Татьяна Степанова - Венчание со страхом

— Личность мы уже установили: Калязина Серафима Павловна. Она, видимо, шла на станцию. Одна. Он ее в кустах вон на той тропинке подкараулил.

— Пенсионерка? — осведомился Колосов.

— Нет, представь себе, несмотря на возраст, работала.

— Где?

— Не поверишь. На зообазе нашей. Вернее, это я по наиву своему считал, что это просто зообаза, — пояснил Соловьев. — Думал, ну, зверюшки разные для продажи, ну, серпентарий — гадюки там у нас однажды по всей территории расползлись. А это, оказывается, отделение «зоо-био» какое-то при НИИ изучения человека. Потерпевшая там старшей лаборанткой работала. У них дежурства ночные при зверях. Обезьяны там, изучают их, опыты проводят. Ну, Калязина после смены возвращалась домой. А ОН, видимо, у платформы караулил. Как тогда…

— Ладно. Пойдем на место взглянем.

Они шли по узкому бетонному шоссе. Справа и слева от него высились корабельные сосны и ели.

— Поселок расположен в полукилометре от станции. База чуть ближе. Мы туда подскочим потом, там вся территория забором обнесена, пропускной режим, — рассказывал Соловьев. — Она, видно, торопилась на электричку 9.20. Тут в это время как раз безлюдно. Дачники на работу восьмичасовыми едут. А отпускники дрыхнут еще. Утром по бетонке вообще мало кто ездит. И магазины все в поселке, и лавка молочная, а тут — жилья нет до самой Братеевки. Она, значит, шла одна. Вот здесь, смотри, — Соловьев указал на едва заметную лесную тропку, ведущую в тенистый ельник, — если здесь свернуть, можно выйти на станцию прямо к первому вагону — к Москве. Калязина не хотела там по вокзальному перрону путешествовать, решила время себе здесь сэкономить. Вот и сэкономила. Тут она шла. Мы ее следы сфотографировали. Земля-то влажная после ливня. А вот здесь все и произошло.

Впереди на тропинке стоял милиционер в бронежилете из патрульного взвода. Их подняли по тревоге для прочесывания местности.

— Камень нашли, — сообщил он. — В лужу его зашвырнули.

Чуть поодаль кучковались члены опергруппы. Слишком молодой для своей профессии прокурорский следователь, больше смахивающий на студента-первокурсника, паковал в целлофан ребристый заостренный булыжник внушительных размеров. Колосов подошел к нему. Поздоровался.

— Разрешите взглянуть. — Взял камень в руки, взвесил. На кило потянет.

Черт! Снова этот камень. Грубо обколотые края. Кровь, прилипшие волосы…

— Здесь поблизости можно такой найти? — спросил он у Соловьева.

— Вполне. Там, у самой станции, насыпь укрепляют. И щебенку привезли, и шлакобетон.

— Но это не щебенка и не бетон, — заметил следователь. — Это настоящий булыжник.

— Участок со следами вон там впереди, — Соловьев повел Никиту дальше. — Это ее следы. Босоножки, размер тридцать пятый, старушка маленькая была. Здесь она чуть в грязи не увязла. А он ждал ее в кустах. Там осока по колено, примял траву. Видимо, пропустил ее и напал сзади.

— Значит, его следов нет? — Никита хмурился. — Никаких?

Вместо ответа Соловьев повел его по скользкой траве.

— Вот отсюда он сделал прыжок к ней. Тоже поскользнулся, видимо, поскользнулся. Слепок уже есть. Гипс вот только что-то некачественный попался.

Колосов смотрел на влажную темную землю у себя под ногами: перед ним был смазанный, наполненный выступившей дождевой водой отпечаток БОСОЙ ступни.

— Обнаружили ее пассажиры электрички. Как раз в 9.55 московская прибыла. Дачники и наткнулись на тело, — рассказывал Соловьев, пока Никита осматривал вещи Калязиной. — Позвонил нам станционный сторож. Мы роту подняли по тревоге, лес начали прочесывать. У этого ублюдка было в запасе минут сорок между электричками, вот и получается, что…

— Что получается? — спросил Колосов с плохо скрытым раздражением.

— Что путей отхода у него могло быть только два: либо он сел на ту самую электричку 9.20, на которую так торопилась Калягина, и сразу же укатил в Москву, либо побежал в поселок. Если принять за основу вторую версию — он наш, местный: или дачник, или кто-то с зообазы. И находится до сих пор здесь.

— Легкий путь, Юра.

— Легкий, да, — Соловьев тяжко вдохнул. — Это как в сказке. Но… ты как хочешь, Никита, но не могу я его представить босого, перемазанного грязью, а может, и чем похуже, в электричке! Не могу, понимаешь? Это ж полный дурдом. И вообще, — он помолчал. — За каким чертом он разувается перед этим! В Брянцеве он тоже босым бегал, да?

— Он… — Колосов вертел в руках связку ключей, извлеченных из сумки Калязиной. — Я сегодня это слово слышу в двадцатый раз. Никаких ассоциаций, усек? Никакого воображения у меня уже не осталось. Я не знаю, для чего он это делает. Не знаю.