Татьяна Степанова - Венчание со страхом

— Ради чего вы все ЭТО затеяли? — повторил он, чувствуя, что слова, сказанные вслух, обретают силу.

— Что это — все? — Ольгин медленно поднял голову. Тень от густых ресниц упала на его скулы — серые, покрытые сеткой мелких морщин. — О чем вы?

— Для какой цели вы экспериментировали над собой подобным образом? — отчеканил Никита.

— А, это… Вам ЭТОГО не понять, молодой человек. Колосов поднялся, обошел стол, встал перед Ольгиным.

— Отчего же мне этого не понять? Объясните дураку.

— Настроения нет, — антрополог отвечал без тени иронии. — Я вообще не любитель вдаваться в объяснения. Мне вот обвинение предъявили в совершении четырех убийств, якобы совершенных мною под действием Эль-Эйч. Я кое-что пытался объяснить следователю, однако мне вежливенько заткнули рот набором неопровержимых доказательств: каким-то моим следом, очной ставкой с нашим лаборантом, изъятыми на базе пустыми ампулами стимулятора, вашими вот показаниями об обстоятельствах моего задержания. Ладно, я все выслушал и замолчал. Потом сказал, что я не помню, что делал, когда принимал препарат. Как ни странно — это всех удовлетворило.

— А вы действительно ничего не помните?

— Действительно, — Ольгин нехорошо усмехнулся.

— Вы лжете.

— Я редко лгу, молодой человек. Не люблю, знаете ли. Когда не желаю говорить, просто молчу. Сил меньше расходуется.

— Но я ведь правда хочу вас понять, Александр Николаевич. Хочу и… не могу. Ну зачем вам это понадобилось? Это чертово снадобье! Я слышал, как орала эта несчастная обезьяна там, в клетке, во время опыта. Зачем вы такое делали с ней? Это же… это же грех. Вы же человек. На кой дьявол вам эта память предков, эта ваша Первая Душа? Какая от нее польза?

Ольгин удивленно поднял брови.

— О, я вижу, Олегу в вашей конторе развязали язык. Похвально. Впрочем, это, наверное, не было сложно, он с трудом хранит секреты. Ну что ж, Званцев, наверное, вам все и объяснил, хотя бы в общих чертах. Объяснил, а?

— Но я ваше мнение хочу слышать. Зачем сейчас в наше время, когда… когда… черт!… все ломается, все летит куда-то и в стране, и в нас самих полная смута, вы обращаетесь к ТАКОЙ теме? Да о каких там неандертальцах, ископаемых пращурах может вообще сейчас идти речь?! Кому это нужно? Вся эта ваша каменная лабуда — кому?!

Ольгин откинулся на спинку стула.

— Мне, — молвил он тихо. — Вам это не нужно. Ну, бог с вами. А мне нужно. Это — мое дело, профессия моя, жизнь моя, мечта. Я хочу ЗНАТЬ, понимаете? Не гадать, не философствовать, не брести во Тьме, а знать — осязать, видеть, чувствовать.

— До что видеть-то?! — крикнул Никита.

— Начало времен. Зарождение жизни. То, как мы пришли в этот мир. Какими мы были. Кем… Животными или все-таки… Самую главную вещь. Истину. Самый большой секрет. Нет, вам я этого все равно не объясню. Я антрополог — и это мое призвание. Но мой предмет стал тесен для меня с некоторых пор. А Эль-Эйч открывал новые горизонты или… давал иллюзию, что открывает. Но я все равно шел на это. Даже на иллюзию шел, лишь бы… — Ольгин осекся, словно что-то сжало ему горло. — А почему я делал это таким образом, на своей шкуре? А как же мне было это делать иначе? Как? Лаборатории нет, средств нет, наука — нищая побирушка и я — Александр Ольгин — никто. Никто, понимаете?! Полный ноль. Но я ученый, мне сорок пять лет. И это жизнь моя проходит мимо. Утекает сквозь пальцы. То, что я не сделаю сейчас, я уже не сделаю никогда. Понимаешь ты это, парень?! И мне некогда ждать, когда ОНИ разберутся со всеми своими революциями, реформами, войнами, разборками и вспомнят, наконец-то вспомнят о самом главном — о Жизни, о себе, о нас, о смысле всего этого бытия, о самом Основном вспомнят! Я устал ждать, понимаешь ли ты это? А потом… и ждать вроде нечего: дело всей моей жизни, моя наука никому не нужны. Это всего лишь «ископаемая лабуда». А я… я сдохнуть готов ради этого! Сдохнуть! Ты вон обезьяной меня попрекаешь замученной, а я сам готов костьми лечь, только бы понять… понять… ВСПОМНИТЬ ВСЕ… Все. — Он, только что почти кричавший в лицо Никите, вдруг закрыл лицо руками, затих. Плечи его вздрагивали.

— И убить ради этого готов, значит, тоже? — спросил тот. — В целях эксперимента? Как первый хищный предок: камнем по башке, мозги наружу. А куда ты, кстати, мозги употреблял? Пробовал, что ли? На вкус, как неандерталец?

Ольгин застыл. Отнял руки от мокрого лица. Глаза его снова окутала тьма. И в них стало страшно смотреть, точно в бездонный колодец.