Татьяна Степанова - Врата ночи

Характер вполне подходящий. Ведь договорились же они с Серегой, подумал он, не обращать внимания на «неузнаваемость» голоса. А вот на характер...

Он вздохнул. Оснований для задержания этого типа у них все равно пока нет. Ситуация, как и с Риверсом. "Я дам вам «парабеллум»... Ах ты, Вася Астраханов, зубоскалишь еще...

Колосов с горечью подумал: единственная зацепка, на которую многие его коллеги возлагали надежды, — отпечатки, изъятые в машине, где было совершено нападение на Маслова, в отношении Астраханова не

сработала.

Правда, у них у всех можно негласно откатать пальцы, но...

Нет, это слишком легкий путь для подобного дела. Однако окончательно проверить, расставить все точки над "и" с этими отпечатками тоже пока не представлялось возможным: хозяйка «Жигулей» все еще отдыхала на ялтинском пляже. А пальчики в машине вполне могли принадлежать ей. И тогда на этой улике, как и на прочих уликах этого чертова дела, можно поставить жирный крест.

А Катю мучило тревожное ощущение: кто-то где-то наломал таких дров, такого бурелома... О задержании Астраханова она узнала от Мещерского. Вечером он, как ураган, примчался к ним на квартиру. Они о чем-то тихо и горячо совещались с Кравченко на кухне, но, когда на пороге появлялась Катя, таинственно умолкали. У Кати же насчет задержания Астраханова вообще не возникло никаких дельных мыслей. Теоретически он вполне мог быть человеком, звонившим Сережке, но...

Ей все время казалось: там, во время этой «засады», Никита и Сергей то ли слишком поспешили, то ли, наоборот, безнадежно опоздали. Ощущение было смутным, ведь она представляла себе все случившееся лишь со слов Мещерского. Быть может, не нужно было сразу заламывать руки Астраханову, играть «жесткое задержание», а сначала выждать, понаблюдать за ним. Ведь он всего-навсего окликнул Мещерского. Правда, Катя понимала — Колосов во что бы то ни стало пытался избежать огласки, а ведь там, в вестибюле, наверняка находились и сотрудники института, и охрана. Но, может быть, все же следовало понаблюдать, и не за одним Астрахановым, но и за Риверсом и Белкиным. Ведь их тоже видел Мещерский!

Она тяжело вздыхала: полагаться на одни только голые факты оказалось весьма непростым делом. Факты мало что говорили о человеке, назначившем Мещерскому встречу. Факты мало что говорили и о задержанном Василии Астраханове. И Катя, вспоминая этого человека, невольно переходила от фактов к эмоциям, к своим личным впечатлениям.

В который раз она задавала себе вопрос: похож ли этот Астраханов на НЕГО? Мучительно размышляла над ответом. И с удивлением понимала, что у нее просто нет единого цельного образа того, кого они ищут. Впечатления были какими-то обрывочными, разрозненными, зыбкими. Это был не человек — призрак. И призрак этот словно бы окутывала густая мгла. Темная, ночная.

Чудовищный результат его действий — эти отрубленные окровавленные человеческие кисти, выброшенные на обочину дороги, наполнял сердце Кати, когда она думала об этом, холодным ужасом. А в остальном все было как-то хаотически-невероятно, непредсказуемо, неправдоподобно. Эти безумные ночные диалоги с Мещерским, какие-то психологические эксперименты с оттенком русской рулетки, эпатаж с продемонстрированной видеокассетой, заснятое на ней хладнокровное убийство паренька из Салтыковки... Пугающая по своей жестокости расправа над студентом Масловым...

Катя напряженно думала обо всем этом и представляла себе Астраханова. Как он сидел тогда за банкетным столом, лениво, устало отвечая на вопросы, как пил «Твиши», словно и не чувствуя аромата и букета вина, нехотя прислушивался к общему разговору, иногда меланхолично улыбался шуткам Скуратова, сказал что-то и Кате (они тогда перекинулись всего двумя-тремя фразами, смысл которых она уже успела позабыть), разговаривал с Мещерским.

Стоп. Тут Катя заставила себя вспоминать как можно подробнее. О чем говорил Астраханов там, за столом, с Сережкой? Впрочем, и это она помнила ясно, Астраханов ничем особенно не отличал Мещерского среди прочих гостей. Чаще он обращался к Скуратову и Алагирову.

Как Катя ни пыталась напрячь память, единствен ной яркой деталью в образе этого человека был его карнавально-национальный костюм. Траурная черкеска, серебряные газыри, красивый наборный кавказский пояс. Она вспоминала: там, за столом, он ведь сидел напротив нее, и она смотрела на его руки. Широкие рукава черкески были изящно отогнуты, черный бешмет, узкие тугие запястья, сильные пальцы — он крошил хлеб, — широкие ладони. Руки настоящего мужчины. Крепкие кулаки.