Александр Теущаков - Путь Чёрной молнии

— Ну вот, ты и расскажешь нам, кто виноват и этим самым прикроешь свою дырку, — издеваясь, успокаивал его Дрон.

— Правда, братцы, не опустите? Ну, отпустите меня, я ни кому ничего плохого не сделал, меня кум припер к стенке. Он козел заставил меня работать на себя, а откажись я, мне труба, — с надеждой в голосе залепетал тихушник, думая, что блатные войдут в его положение.

Дрон попросил, чтобы все вышли. Информация могла быть более серьезной и он не хотел, чтобы она была достоянием всех присутствующих.

— Чья идея, опустить Сибирских? — спросил Дрон.

— Опера. Когда ты сказал Пархатому, что их нужно поприжать, вот кум и решил все списать на разборки.

— А ему-то зачем это надо, ведь разборки могли и ножами закончиться, мне Воробей все рассказал, они шли на серьезное дело, с пиковинами в руках.

— Да куму-то что: одними больше, другими меньше.

— Ну, ты и мразь, ишь как заговорил, словно мент заправский. Ладно, дальше. Кто этот черт, который оставил тебе маляву?

— Да так, на побегушках у кума, отнеси да принеси, когда и сдаст кого.

— «Абросим» — его погоняло, тебе он тоже сливал информацию?

— Да. Что видел во втором отряде, все рассказывал.

— Как ты с другой зоны сюда перешел? Говори начистоту, все равно узнаю, потом хуже будет.

— Мы там с братвой и лагерным начальством мутили с расконвойкой: в свинокомплексе часть мяса и поросят уходили налево. У меня заточки (блат) на свободе есть, вот и выстроилась цепочка, да кто-то нас сдал и чтобы кипишь не поднимать, нас по разным зонам раскидали, а то ведь в управе один деятель замешан. Преподнесли начальству так, что матушка за меня перед управой похлопотала.

— А кум как вышел на тебя?

— Да он бестия еще та! У него опера на воле и в других зонах знакомые, вот информация и просочилась. Мне срок корячится, он надавил на меня, или новая судимость говорит или на него пахать.

— А ты и сломался, ну и душонка у тебя сучья, мать родную продашь, если прижмут, — с ненавистью произнес Дрон, — как фамилия мента с управы?

Равиль замялся и не ответил.

— Что менжуешься? Я не буду с тебя клещами тянуть, брошу на съедение братве, — пригрозил вор.

— Воронков.

— Откуда ты его знаешь?

— Через знакомых, он просьбу одну за оплату сделал.

— Какую просьбу?

— Нужно было перевести в другую зону одного братэллу.

— Фамилии мне говори, что ты лепишь про братэллу.

— Гомонов Серега, его кумовья зоновские прессовали, вот и пришлось попросить Воронкова, чтобы помог с переводом.

— Сколько выложили?

— Почти косуху.

— Однако не криво мусора управленческие таксуют, — заметил Дрон, — ты у Ефремова под какой кликухой заточкован?

Равиль замялся, ему не хотелось раскрывать свое агентурное имя.

— Ты что, гниль болотная, вопроса не расслышал?

— Романов я, по кличке Роман.

— Ромочка значит, — съехидничал Дрон, — ладно, я пока отпущу тебя, а там посмотрим, может, ты мне услугу окажешь… — хитро ухмыльнулся Леха.

Вор еще долго расспрашивал сексота, все мотал на ус и раскладывал по полочкам, он уже знал, что сделать с этим животным. Лишать жизни его не стал, вот отдать Сибирским пацанам, было бы по понятиям.

«Пусть что хотят, то и делают с ним, главное сейчас его бдительность усыпить, чтобы к ментам не ломонулся, а там до прибытия кума…». Дрон улыбнулся, от пришедшей ему в голову мысли.

Карзубого и Каленого он отправил в жилзону, поблагодарив за отличную работу. Равиля отпустил, и всех, кто был свидетелем ломки тихушника, предупредил, чтобы помалкивали. Он сам решит, что делать дальше.

Вечером, когда снимались с работы и, проходя КПП по карточкам, Леха Дрон пригласил Воробья в свой отряд зайти на чай. Сашка не догадывался, какие события грядут в их отряде и во всей зоне, но главное он знал, что вор не пытался даже предъявить ему за Пархатого и Равиля, — значит не в чести они у него.

Опять у Сашки отлегло от сердца. Да, не легка зоновская жизнь, казалось бы, существуй себе потихоньку, наступит конец срока, и освободят. Но не тут-то было — до конца еще дожить нужно. Не успел он в зоне как следует осмотреться, обжиться, а со всех сторон: то интриги, то разборки, то посвящения в тайны растаскивают на части его сознание.

Почему-то сейчас ему вспомнился случай, когда на свободе он пришел по просьбе своего отца к его знакомому, болевшему церозом печени. Сашка тогда принес ему записку. Стареющего «Самоху» актировали с больничной зоны по болезни и поставив ему «синий укол» (раствор выявлял уровень смертельных бактерий в крови), врачи давали один месяц жизни, однако он прожил три. Пил по-черному, знал, что скоро конец, и наблюдал, как собственная печень вылетает горошинами с рвотой. Посмотрел он тогда на Сашку и сказал: «Правильно себя ведешь — независимо. Никому не давай спуску, если чувствуешь, что прав. Нормальные люди всегда тебя поймут, а о гнидах и речи нет, но на силу свою не уповай, не таких быков в консервные банки загоняли, будешь ко всем справедливо относиться, потянутся к тебе».