Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

– Это все вздор, – проворчал доктор. – Что он сделает, если я просто перемахну через стену или каким-то иным образом войду в его сад?

– Мне очень жаль, – дрожащим голосом произнесла девушка, – но если вы войдете в его сад, вы больше никогда не переступите порог этого дома.

Джадсон вскочил на ноги, и ей показалось, будто она услышала последний щелчок перед оглушительным взрывом.

– Тем не менее он позволяет проникать в сад мистеру Уилмоту. Похоже, этот джентльмен располагает множеством привилегий.

Энид несколько мгновений смотрела на доктора, не произнося ни слова.

– Позволяет проникать в сад мистеру Уилмоту! – повторила она.

– Слава Богу хотя бы за это, – произнес доктор. – Похоже, вам тоже ничего о том неизвестно. Уилмот сказал мне, что у него имеются самые веские полномочия, и, конечно, я предположил, будто он получил их от вас либо от вашего отца. Однако возможно и то… Погодите… Я расскажу вам позже… Так значит, ваш отец откажет мне в гостеприимстве! Вот как!

С этими словами странный доктор выскочил за дверь столь же стремительно, как и вбежал в нее. Его манера желать спокойной ночи показалась девушке весьма необычной.

Энид, поужинав в одиночестве, погрузилась в раздумья о сложных и даже противоречивых заявлениях этого необычного молодого человека. Затем ее мысли перешли к отцу и его причудам, носящим совершенно иной характер. Что-то заставило ее отправиться в его кабинет и мастерскую, которые располагались в задней части дома, выступая в сад.

Здесь стояли большие холсты с неоконченными набросками, вокруг которых разгорелись такие жаркие споры. Она встревоженно смотрела на полотна, вспоминая о противоречивых точках зрения, на которые подвигли спорщиков эти изображения. Сама Энид была прямолинейной и здравомыслящей девушкой, усматривая в подобных вещах не больше оснований для ссоры, чем метафизики в обоях или этики в турецких коврах. Но атмосфера дискуссии заставила ее беспокоиться, отчасти потому, что она огорчила ее отца, и Энид очень печально смотрела в окно в дальнем конце мастерской, вглядываясь во мрак укромного сада.

Поначалу ее лишь подсознательно удивило то, что в такую ясную лунную ночь поднялся ветер. Но постепенно Энид очнулась от своих раздумий достаточно для того, чтобы осознать: сад неподвижен, не считая одного-единственного предмета в его центре – грубых и приземистых очертаний безымянного дерева. На мгновение ей стало страшно, как в детстве. Ей почудилось, будто дерево способно двигаться самостоятельно, словно животное, или создавать свой собственный ветер подобно гигантскому вееру. Затем она увидела, что его форма изменилась, словно у него выросла новая ветка. А потом заметила, что на нем раскачивается человеческая фигура. Фигура, покачавшись, спрыгнула на землю, будто обезьяна. Приблизившись к окну, она обрела узнаваемые очертания человека. В ту же секунду все второстепенные мысли вылетели из головы Энид, и девушка поняла, что это не ее отец и не мистер Уилмот из соседнего дома. Ее охватил всевозрастающий, но непостижимый ужас, как бывает, когда в дурном сне ли́ца друзей вдруг меняют очертания.

Джон Джадсон подошел вплотную к закрытому окну, однако она не расслышала ни слова из того, что он говорил. Весь кошмар заключался в его беззвучно шевелящихся за невидимой стеклянной преградой губах. Казалось, он нем как рыба и из глубин подплыл к иллюминатору. Его лицо было бледным, словно живот глубоководных рыб.

Óкна, выходящие в сад, были закрыты, как все подобные выходы, но она знала, где ее отец хранит ключи, и через мгновение преграда распахнулась. Возмущенный возглас Энид застыл у нее на губах, потому что Джадсон закричал хриплым голосом, какого она никогда не слышала ни от одного человеческого существа:

– Ваш отец… Он, должно быть, безумен.

Доктор замолк, словно испугавшись собственных слов. Затем он прижал ладони к крутому лбу, как будто вцепившись в свои короткие темные волосы, и, помолчав, повторил, на сей раз с другой интонацией:

– Он должен быть безумен.

Энид сообразила, что Джадсон произнес два различных утверждения, несмотря на то что сформулировал их практически одинаково. Но прошло немало времени, прежде чем она сумела понять разницу между этими двумя восклицаниями или тем, что произошло между ними.

Ничто человеческое было не чуждо Энид Уиндраш. Ее возмущение имело несколько оттенков и различных степеней, только в данном случае они все вспыхнули одновременно. Она разгневалась потому, что в это время ночи к ней явился гость и он вошел через окно, а не через дверь. Она разгневалась потому, что человек, который был ей не вполне безразличен, внезапно повел себя подобно вору-домушнику. Она разгневалась потому, что пожеланиями ее отца так презрительно пренебрегли. Она рассердилась на свой собственный испуг, и еще больше – на полное отсутствие здравого смысла в самой причине ее испуга. Но Энид была простой смертной, и, наверное, больше всего ее разозлил тот факт, что непрошеный гость вообще никак не отреагировал на все ее негодующие возгласы. Он сидел, опершись локтями о колени и сжимая ладонями виски́. Прошло очень много времени, прежде чем она добилась от него хотя бы одной раздраженной фразы: