Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

Ступив на погруженную во мрак террасу, он вздрогнул, наткнувшись на Миллисент. Девушка сидела на садовом стуле, глядя в темноту. Во всем этом черном и полном трагических тайн доме ее лицо, наверное, было самой темной, непостижимой загадкой, потому что оно лучилось счастьем.

Наконец Миллисент заметила плотную фигуру бизнесмена, чернеющую на фоне мерцающей в свете луны лужайки, и выражение ее глаз изменилось. Они затуманились, если не болью, то чем-то похожим на сожаление. Миллисент пожалела этого сильного, успешного и несчастного человека, как если бы он был глух или слеп.

Она не могла понять природу зародившегося у нее в душе сострадания, которое одновременно стало своеобразным разрывом некой связи, пока не вспомнила, что была почти влюблена в него, когда он еще мальчишкой играл в этом саду. Миллисент не понимала, почему тот факт, что сейчас она в него не влюблена, так сильно ее ранит и воспринимается почти как трагедия. Она знала, что уже никогда, никогда не сможет полюбить такого мужчину. Такие мужчины… такие насквозь положительные мужчины, считавшие, что говорить правду столь же правильно и естественно, как чистить зубы… Теперь они казались ей плоскими, словно существовали только в двух измерениях.

Сама Миллисент ощущала, что в ней разверзлась какая-то бездна подобно новому измерению, исполненная перевернутых звезд и опрокинутых бесконечностей Эйнштейна. Девушка не смотрела в эту пропасть, будучи не в силах воспринять радостное новшество, ощущая лишь острую печаль оттого, что она не влюблена в Джона Нэдуэя.

С тем большим состраданием она воскликнула, отбросив смущение, как если бы перед ней стоял брат:

– Мне так жаль! Как вы, должно быть, страдаете. Все это, наверное, кажется вам ужасным!

– Спасибо, – дрогнувшим голосом отозвался он. – Для нас настало время тяжелых испытаний, и сочувствие старых друзей совсем не лишнее.

– Я знаю, как вы порядочны, – продолжала она, – и как упорно вы трудились, чтобы отвести от семьи даже тень подозрения в чем-то недостойном. Все это наверняка кажется вам таким постыдным.

Повторение слова «кажется» наконец проникло в толщу его основательного мышления.

– Боюсь, мне так не просто кажется, – ответил он. – Нэдуэй – карманник… Что может быть хуже этого?

– Это действительно так, – согласилась она, как-то странно кивнув. – Посредством наихудшего совершенно неожиданно приходит наилучшее.

– Боюсь, что я вас не понимаю, – произнес младший партнер.

– Через наихудшее люди идут к наилучшему, точно так же, как на восток попадают, проходя через запад. И где-то на самом краю света действительно существует место, где восток и запад сливаются воедино. Разве вы не чувствуете, что существует нечто настолько запредельно хорошее, что оно должно казаться плохим?

Он ошарашенно смотрел на нее, а Миллисент продолжала говорить, как будто размышляя вслух:

– Вспышка в небе отпечатывается в глазу темным пятном. И вообще, – почти шепотом добавила она, – огромное темное пятно заслонило солнце, потому что некто оказался чересчур благороден.

Младший партнер поплелся дальше, включив в свой перечень бед новую проблему. Теперь среди его домочадцев числилась еще и безумная леди.

Вокруг слушания дела Алана Нэдуэя разразилась небывалая шумиха, хотя речь шла всего лишь о суде над самым обычным карманником. Прежде всего, повсюду повторяли, получив эти сведения, похоже, из надежного источника, будто заключенный собирается признать себя виновным. Кроме того, не следует забывать о переполохе в тех слоях общества, к которым он принадлежал, и ряде встреч заключенного с членами своей семьи. Но лишь после того как его отец, старый сэр Джейкоб Нэдуэй, направил в тюрьму свою личную секретаршу для беспрецедентно продолжительной беседы с обвиняемым, Лондон облетела весть, что все же он заявит суду о своей невиновности.

Затем такая же шумиха поднялась вокруг вопроса о выборе адвоката, пока не было объявлено: заключенный настоял на том, что будет защищаться самостоятельно.

Его предáли суду на основании исключительно формальных доказательств при том, что он сам хранил молчание. Таким образом, его дело полностью раскрылось лишь в присутствии судьи и присяжных, и обвинитель не жалел весьма суровых и сокрушенных выражений. Он сетовал на то, что обвиняемый, являясь отпрыском благородного семейства, известного своей филантропической деятельностью, запятнал благородный родовой герб.