Эллен Макклой - Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго»

— А теперь расскажите нам, что случилось, — спросил его Фойл.

Адеан зевнул. У Базиля возникло впечатление, что Адеану становится смертельно скучно, как только беседа переходит с таких интересных предметов, как он сам, его карьера, его пьеса, на что-то малопривлекательное, недостойное внимания.

— Владимир вышел из того вон прохода в кулисах, прошел через сцену, — сказал Адеан. — Двустворчатая дверь была закрыта. Он распахнул ее, вошел и закрыл за собой створки.

— Как он выглядел? Ничего вы не заметили в нем особенного, привлекающего внимание?

— Нет, ничего такого.

Глаза Адеана все следили за мухой. Брови нахмурились, как будто в этот момент его что-то сильно озадачило. Казалось, что он вообще не обращал на инспектора никакого внимания.

— Само собой разумеется, он был загримирован, как того требует роль Владимира, — белое лицо с голубыми разводами под глазами, вокруг рта, серые, безжизненные губы. Он прошел по сцене несколько торопливо, так как опаздывал. Занавес должен был подняться через три минуты, а ему еще нужно было устроиться поудобнее в постели, так как после начала спектакля из алькова не должно раздаваться никакого шума, даже шороха. Эти двери сделаны из дешевой фанеры и матового стекла. Если бы он продолжал разгуливать в алькове после поднятия занавеса, то публика заметила бы его движения по тени на стекле.

— Во что он был одет?

— Черные носки, брюки, белая рубашка, без галстука, расстегнута на шее.

— Кто-нибудь еще входил в альков после этого?

— Никто, до прихода Греча, то есть Леонарда Мартина. Он обеими руками широко распахнул дверь в первом акте. Он, Ванда Морли, Родней Тейт — все должны были по ходу пьесы побывать в алькове.

— По свидетельству других актеров, находившихся на сцене в это время вместе с вами, только вы разговаривали с Владимиром, когда он шел по сцене. Что вы ему сказали?

Адеан нахмурился, словно силясь вспомнить свои слова.

— Боже, теперь это звучит довольно смешно!

— Почему же?

— Я вот что сказал… — Он опять рассмеялся, словно все это его страшно забавляло. — Я сказал ему: «Привет! Так это вы наш труп?»

Когда Адеан ушел, Фойл задумчиво, мелкими шажками вновь подошел к своему креслу.

— Несомненно, какой-то странный случай! Я легко прочитываю эмоции на лицах людей, многое замечаю по их поведению. Это моя специальность. Но актеры так натасканы в искусстве притворства, настолько мастерски маскируют свои чувства выражением глаз, движением голоса, осанкой, манерой разговаривать, игрой рук, походкой — словом, всем на свете. И это им превосходно удается, и не только на сцене. Они ведь живут в вымышленном мире, где ложные имена, ложные лица! Как же догадаться, когда один из них начинает незримо играть свою роль?

— Как раз все это и усложняет расследование, когда преступление совершается либо в театре, либо на сцене, — согласился с ним Базиль.

— Черт подери, на что же еще необходимо обратить внимание?

— На расчет времени.

— Расчет времени?

— Да. В любой пьесе каждая строка, каждый жест, каждое действие рассчитаны по времени с аккуратнейшей точностью, так что все представление идет ровно столько, сколько ему выделено времени. Каждый актер говорит i ною реплику в определенный, строго фиксированный момент, вся пьеса обладает своим ритмом и должна быть хорошо скоординирована. Большинство из нас не отдает себе отчета в том, сколько времени затрачивается на то или на это, — скажем, проходу по диагонали по комнате, продолжительности беседы. Но актеры умеют помнить свои слова и жесты и в то же время действовать с точным расчетом времени. Мне кажется, убийца совершенно точно знал, сколько времени у него займет убийство, и он, бесспорно, рассчитал все время, чтобы самым аккуратным образом «вписать» его в хронологическую мозаику пьесы. Многие попадаются на том, что неправильно рассчитывают время. А актер, если он убийца, такой ошибки никогда не допустит.

— Но это просто какое-то рационализированное убийство, — взорвался Фойл. — Всего трое подозреваемых, никакого «ключа», никакого алиби, никаких проливающих свет на убийство сведений, никаких взглядов, жестов, наконец!

— У нас с вами — три отправные точки, — сказал Базиль.

— Итак!

— Ни один преступник не может до конца избавиться от трех вещей: жертвы, орудия убийства и психологии преступления. Прежде всего — орудие убийства. Это единственная материально ощутимая вещь, которой мы располагаем и можем быть уверены, что она находилась в непосредственном контакте с убийцей. Второе — жертва. Пока мы не знаем, кто она, но как только мы установим ее личность, то одновременно получим и кое-какие сведения и о личности преступника. Третье — психология убийства — едва заметная черточка характера, которая оставляет свой след во всех действиях преступника, в его поведении. Этот убийца очень разумно уничтожил все обычные «ключи» к разгадке. Но обязательно остается жертва, орудие убийства и тот разум, который двигал рукой, совершившей убийство. И, скорее всего, его способ мышления является нашим сильнейшим козырем, а он у человека так же индивидуален, как и отпечатки пальцев. Нам предстоит выяснить, кто из этих трех людей обладает таким разумом, который мог бы заставить действовать так, как действовал настоящий убийца.