Энтони Беркли - Тайна семьи Вейн. Второй выстрел

– Господи, – только и ахнул я. – Но…

– Да.

– Но ты ведь понимаешь…

– Что?

– Ну, – произнес я, охваченный смущением, – было бы совершенно нечестно, что ей придется страдать из-за… право, Шерингэм, я имею в виду…

– А ты уверен, что она будет так уж страдать? – улыбнулся Шерингэм.

– Я… что-то не понимаю…

– Килька, скажи мне правду. Не вставай на дыбы, не выпячивай грудь и не пыжься, просто скажи правду. Ты испытываешь к этой барышне нежные чувства?

Трудно поверить, но я уже даже не возмутился столь бесцеремонному вмешательству в мои личные дела.

– Не знаю, – убитым голосом отозвался я.

– Тогда подумай. Мне ведь не надо тебе напоминать, что ты признавался в убийстве ради того, чтобы вывести ее из-под подозрений.

Но что еще удивительнее – мне не было нужды ничего обдумывать. Едва начав говорить, я понимал, что кривлю душой. Отлично понимал. Я с огромным изумлением осознал, что и вправду питаю к Арморель нежные чувства – самые нежные. Я хотел больше общаться с ней. Собственно говоря, все время хотел. До сих пор я полагал, что причиной тому бьющая через край благодарность, но дело было не только в этом. Я и в самом деле (самому не верилось, однако я уже не сомневался, что чувство мое подлинно) любил Арморель.

Читатель не должен думать, что я пришел к этому выводу слишком поспешно и опрометчиво. Я наскоро провел ряд тестов, которые и решили дело однозначно. Хочу ли я снова поцеловать Арморель? Безусловно. Приятно мне было бы показывать ей свою коллекцию марок и учить, как различать редкие виды диких мхов? О да. Могу ли я без содрогания подумать о том, чтобы разделить с ней свою спальню? Пугающая мысль… и все-таки, пожалуй, могу. Способен ли я вынести ее менее приятные повадки – неряшливость, манеру в минуты волнения верещать резким и пронзительным голосом, приверженность неизящному жаргону и все прочее – до того времени, когда я бережно перенаправлю все это в русло, более подобающее юной хозяйке Стаклея? Вполне. Более того, мысль о том, как я стану наставлять и приручать ее необузданную натуру, меня положительно радовала.

Все эти соображения пронеслись в голове быстрее молнии, так что я ответил Шерингэму, все еще не оправившись от изумления:

– Ну да, питаю.

– Так я и думал, – сурово промолвил он.

Почему-то тон его показался мне зловещим. И я понял, в чем дело: Арморель, как он сам указал недавно и как отчетливо понимал теперь я, была девушкой, каких одна на миллион – но сам-то я? Из тех ли я, кого можно назвать «один на миллион»? Я с непрошеной ясностью осознал – нет, не из тех. Наверное, даже не один на тысячу, да что там – и не на сотню. Мне были все резоны питать к ней нежные чувства, но ей ко мне – ни малейшего. Безрадостная мысль!

Лицо у меня вытянулось.

– И что же мне теперь делать? – кротко спросил я у Шерингэма.

– Конечно же, просить ее руки.

– Она и не подумает за меня выходить, – заявил я. – С какой стати? Ты же сам понимаешь. Такая… блестящая девушка… надо признаться, сам-то я изрядный ретроград. О нет, – добавил я грустно, – если говорить беспристрастно, решительно не вижу в себе ничего привлекательного.

– Мне казалось, блестящая девушка уже сама сделала тебе предложение?

– Это же совсем другое дело! Это она просто из душевного благородства.

Шерингэм чуть сдвинулся в кресле и забросил ногу на ногу.

– Килька, я рад наблюдать эти проявления скромности, потому что, сказать правду, успел уже прийти к заключению, что ты превратился в самого напыщенного и чопорного осла, каких я только встречал, и я с самого приезда умираю от искушения снова познакомить тыльную твою сторону со своей ногой. Приятно знать, что я ошибался. В одном я с тобой согласен: ума не приложу, какого черта эта девица в тебе нашла. Однако это ее дело, не мое.

Тем временем позволь мне заверить тебя вот в чем. Уж если блестящая юная особа, пусть даже из самых благородных побуждений, сперва предлагает выйти за тебя замуж, а потом со свидетельской скамьи ради тебя разве что из кожи вон не лезет, то дело тут не в благодарности за то, что ты, по ее мнению, ловко убрал ее кузена. Нет, она считает тебя своей собственностью, своим голубоглазым героем. Так что вряд ли тебе следует опасаться на этот счет.

– Ты хочешь сказать… ты же не хочешь сказать, будто Арморель неравнодушна ко мне?

– Именно так, помоги ей Господь. И в эту вот самую минуту она там в гостиной ждет, что ты спустишься и скажешь ей, какая она расчудесная – и что ты собираешься по этому поводу предпринять.