Антон Бакунин - Убийство на дуэли

— Кто же сделал второй выстрел? — спросил я.

— Второго выстрела не было, — развел руками пристав.

— То есть его никто не слышал, — уточнил Бакунин. — Где стрелялись?

— На Касьяновом лугу, в версте от заставы по Трамовой дороге [12] Трамовой дорогой называли тогда первое асфальтированное шоссе, проложенное в окрестностях Петербурга инженером И. В. Трамом. (Прим. князя Н. Н. Захарова.) , недалеко от Иванова села.

— Когда?

— Позавчера, сразу после полудня.

— Позавчера? — удивленно вскинул брови Бакунин. — Так что же…

— Ах, Антон Игнатьевич! На ту беду я был в отъезде. Сам только-только все узнал.

— Секунданты допрошены?

— Допрошены.

— И что же?

— Они и сами никак не могут уразуметь, что произошло.

— И второго выстрела они не слышали?

— Ни один.

— Так-так… — задумчиво произнес Бакунин. — А что этот выстрел… Куда попала пуля?

— Прямо в лоб.

— И все-таки, к какому виску ближе — к левому или к правому?

— Ровнехонько посередине. Хоть линейкой вымеряй.

— Непростой выстрел, — подвел итог Бакунин.

— Как такое могло произойти, ума не приложу. Тут нужно, чтобы вы, Антон Игнатьевич, сделали умозаключение. Ведь я готов служить и служу верой и правдой. Меня в отсутствии старания и прилежания никто не упрекнет. Но как доходит дело до умозаключений — тут ну никак. Ведь каждый пользу отечеству приносит тем, чем может. Я — рвением и старанием. И уж вы, Антон Игнатьевич, постарайтесь. Без ваших умозаключений не обойтись.

— Умозаключения, братец мой, родятся из фактов, — назидательно сказал Бакунин. — Умозаключения подобны вершине египетской пирамиды — вершине, возвышаемой на горе фактов. После завтрака я приеду к вам. Пули достали?

— Пули у меня.

— Обе револьверные?

— Револьверные.

— М-да… Револьвер дальше ста метров не бьет. А за сто метров услышишь любой выстрел…

— Так оно и есть, — подтвердил Полуяров, — только второго выстрела никто не слышал.

Неожиданно дверь кабинета раскрылась и вошел дядюшка Бакунина — Петр Петрович Черемисов. (Дядюшкой его только называли, на самом деле он был не дядей, а воспитателем Бакунина — его историю я изложу несколько позже.) Петру Петровичу было за семьдесят. Худощавый, среднего роста, с характерным лицом — клочки косматых бровей, быстрые глаза, испускающие взгляды-иголки, недовольно поджатые губы и всегда язвительное, желчное общее выражение.

Войдя, дядюшка развел руками и театрально поклонился, хотел сказать что-то язвительное — как потом выяснилось, по поводу того, что Василий не стал звать всех к завтраку Но, увидев пристава, дядюшка тут же обернулся к нему:

— А, Аркадий Павлович! Неужто опять приключилось что-то необычайное? Никак злоумышленники украли бриллианты великих княжон? А как же вам удалось проникнуть тайно в сию обитель, минуя Василия…

Бакунин подошел к дядюшке.

— Дядюшка, убит князь Алексей Андреевич Голицын…

— Вот как… — Сообщение на секунду лишило Петра Петровича дара речи и — минут на десять, но никак не больше — язвительности и театральности, которую Акакий Акинфович называл — впрочем, без тени осуждения, только за глаза — балаганностью.

Через полчаса пристав уехал, а все обитатели бакунинского дома собрались в столовой. Часы показывали четверть одиннадцатого. Конечно же, на часах Карла Ивановича было ровно на семь минут меньше. Завтрак у нас больше походил на обед, единственным отличием было то, что не подавали суп. Обычно съедали по два, по три блюда. Дядюшка выпивал рюмку коньяка, так как считал его действие лечебным.

Акакий Акинфович, которого по виду трудно было причислить к любителям плотно поесть, в дополнение ко всему съедал еще и тарелку овсяной каши вприкуску с осетриной. Обычай этот имел давнюю историю.

В годы молодости Бакунина и сам он, и Акакий Акинфович увлеклись чтением Конан Дойла и дело дошло до прямого подражания известному литературному герою. Бакунин научился часами играть на скрипке — что у него неплохо получалось, ходил в цирк к какому-то французу на уроки бокса и даже пробовал курить трубку.

Несмотря на молчаливое неодобрение Карла Ивановича и насмешки дядюшки, длилось это довольно долго.