Джон Карр: Часы-убийцы

– Видите, Хедли, поэтому кровь осталась лишь на внутренней стороне перчатки. Ее было совсем мало, потому что в момент удара рана сильно кровоточит только тогда, когда задета артерия. Ваша теория была бы справедлива в единственном случае – если бы убийца выдернул оружие из раны.

А теперь выясним последнюю неясность: почему наблюдавший сверху Гастингс готов был присягнуть, что все время видел Боскомба. Ответ напрашивается сам собой, если хоть немного подумать. Прежде всего, что, по расчетам Боскомба, должен был видеть Стенли, чтобы позже быть готовым присягнуть, что его друг не выходил из комнаты? Надеюсь, вы обратили внимание, каким высоким и широким было кресло, в котором сидел Боскомб? Вспомните также, где стояло это кресло. Что видел Гастингс со своего места на крыше? Слинку и правую сторону повернутого к двери кресла. Иными словами, кресло было поставлено так, чтобы лунный свет не попадал на большую его часть. Что несколько раз повторил Гастингс, рассказывая о впервые подслушанном разговоре Боскомба и Стенли? То, что Стенли сидел в кресле, но видел он лишь часть его лица – да и то, когда Стенли поворачивал голову – и лежавшую на ручке кресла сжатую в кулак подергивающуюся руку. Теперь представьте себе Стенли в четверг ночью, глядящего сквозь щель в ширме. Почти все кресло и, прежде всего, его сиденье, на которое падает тень от спинки, находится в темноте. Гася лампу, Стенли видел, как Боскомб садится в кресло. Что еще он должен был видеть? Что так завораживало в ту ночь Гастингса, о чем он столько раз упомянул в своем рассказе?

– Об отблеске лунного света на пистолете, – вскинул голову Хедли, – и, пожалуй, о сжимающей оружие руке Боскомба... да, о руке... Господи! Вспомнил! Он сказал, что рука Боскомба, державшая пистолет, была абсолютно неподвижна!

– Совершенно верно. Гастингс видел немногим больше того, что мог видеть и Стенли. Когда он впервые подсматривал с крыши, в кресле сидел почти двухметровый Стенли, но даже тогда виднелась только его макушка! Если спинка кресла скрывала гиганта Стенли, то крохотный Боскомб должен был совсем исчезнуть за ней. Следовательно, из показаний Гастингса вытекает только одно: он видел пистолет и, может быть, часть "руки".

В темноте одетый в черную пижаму Боскомб выскользнул из кресла. Как именно он организовал трюк с пистолетом, нам еще предстоит выяснить, но, в общих чертах, я себе представляю. Вы помните, Мелсон, как, первый раз войдя в комнату Боскомба, я, ни о чем еще не подозревая, хотел сесть в это кресло? Просто потому, что оно показалось мне единственным местом, где можно было удобно устроиться. Боскомб тогда, без всякой видимой причины, опередил меня и сам уселся в нем. В кресле наверняка было какое-то устройство, удерживающее пистолет, к рукоятке которого Боскомб прицепил одну из заготовленных им для его инсценировки белых перчаток. Устройство можно было в течение секунды убрать и спрятать в подушках кресла. Неудивительно, что на Гастингса произвела такое впечатление неподвижность руки Боскомба. Конечно, последний мог обойтись и без дешевых трюков – Стенли так или иначе присягнул бы, что его друг не покидал комнаты. Выдумка была детской, глупой, но вполне соответствовала характеру Боскомба.

Итак, Боскомб выскользнул из кресла и, прижимаясь к стене, пробрался в спальню. Времени у него было предостаточно. Эймсу он велел, позвонив, подождать две-три минуты и только в том случае, если никто не появится, подняться наверх. Взяв в спальне стрелку и перчатку, Боскомб вышел через потайную дверь, нанес Эймсу смертельный удар и тотчас же вернулся. Он позаботился о том, чтобы ничто ему не мешало. Время около полуночи было выбрано потому, что Элеонора, даже если бы она решила отправиться на крышу, никогда не выходила до половины первого. Правда, в известном смысле Боскомбу вдвойне не повезло: девушка не только пошла на свидание, но и сделала это раньше обычного. Однако и здесь Боскомб мог извлечь для себя пользу: найдя, наконец, ключ, Элеонора появилась во второй раз почти сразу же после убийства, что навлекло на нее еще большие подозрения. Гастингс не мог спуститься вниз, не дождавшись девушки, так как Боскомб предусмотрительно запер дверцу люка. Ничего не предоставляя случаю, он старался быть готовым даже к такому повороту событий, который считал едва ли вероятным. Боскомб чувствовал себя шахматистом, играющим одновременно на дюжине досок, и наслаждался своей игрой... Он проявил немало ума и изобретательности, но, тем не менее, отправится на виселицу, и я об этом не сожалею.