Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

– И где же? – живо поинтересовался Линч.

– В морге, – ответил я.

Как выяснилось, мое предложение совпадало с планами коронера Тилдена и констебля Линча, которые собирались первым делом ехать в морг. Однако сначала надо было завершить кое-какие приготовления, прежде чем перевезти оба тела в это мрачное хранилище, где им предстояло оставаться, пока их не востребуют родственники.

Перед отъездом Линч велел офицеру Хиггинботтому подняться в спальню, принести простыню и накрыть ею тела. Затем отдал приказ другим полицейским, чтобы они ни под каким видом не пускали в дом людей, не имеющих на то соответствующих полномочий, – приказ, вызванный вполне реальной вероятностью, что какой-нибудь любопытный зевака или неразборчивый в средствах репортер попытается проскользнуть в здание и сделать мрачный снимок на память.

Предосторожности Линча в этом отношении полностью оправдались, как только мы вышли из дома. Несмотря на чрезвычайно холодную погоду и сгущающиеся сумерки, на улице собралась толпа, включая дюжину газетчиков, которые моментально подняли гвалт, требуя информации. Линч на минутку задержался и сказал репортерам, что владелица дома, вдова миссис Рэндалл, была заколота насмерть своей разъяренной служанкой, которая затем покончила с собой. Как он объяснил мне впоследствии, он предложил эту версию событий по двум причинам: во-первых, ему не хотелось сеять панику заявлением о том, что неведомый маньяк до сих пор разгуливает на свободе, а во-вторых, потому что он полагал, что следствию пойдет на пользу, если убийца решит, что мы попались на его удочку, и не заподозрит, что мы идем по его следу.

Проложив путь через толпу, мы забрались в экипаж коронера Тилдена. Проезжая по узким, быстро темнеющим улицам, все трое хранили полное молчание, каждый был глубоко поглощен собственными мыслями.

Как читателю уже известно, я подозревал Герберта Баллингера по нескольким причинам – среди них и моя убежденность в том, что у него, как у создателя посмертных фотографий, были идеальные условия, чтобы отбирать хорошо сохранившиеся трупы, наиболее подходившие для вскрытия. Кроме того, я пришел к выводу, что, в определенной степени напоминая Берка и Хэра, он перешел к непосредственным действиям, возможно начав с Эльзи Болтон, убитой так, чтобы тело ее хорошо сохранилось. Зная, что Баллингер по роду своих занятий был прямо связан не только с мисс Болтон, но и с миссис Рэндалл, я сделал очередной вывод, возложив на него вину за смерть последней и ее служанки Салли.

Теперь, когда экипаж скрипел и подпрыгивал на булыжной мостовой, я увидел вопиющий просчет в своих рассуждениях. Если целью убийства было добывать хорошо сохранившиеся трупы, которые доктор Мак-Кензи смог бы использовать в анатомических студиях, то как можно было объяснить увечья, нанесенные убийцей миссис Рэндалл? По-мясницки изрубленное тело не годилось в качестве медицинского образца. А если Баллингер не был сообщником доктора Мак-Кензи в незаконном добывании тел, то он не мог оказаться и человеком, который украл шкатулку доктора Фаррагута. Короче, в расследовании я не продвинулся дальше вчерашнего дня, когда только что вернулся в Бостон!

То, что идеальный ход моих мыслей был нарушен, скорей всего следовало приписать тормозящему действию мадеры, которая хоть и укрепила нервы, в то же время несколько затуманила рассудок. И все же я не жалел, что пригубил этот вдохновенный напиток. Поскольку чем ближе – с каждой минутой – становился морг, тем острее я сознавал, что мне предстоит и какого самообладания это потребует.

Когда мы приехали, было уже совсем темно. Улица перед моргом была тиха и пустынна. Выйдя из экипажа, я подошел ко входу и взглянул на фасад.

Меня моментально охватило гнетущее душу чувство ледяного страха, сердце провалилось в какую-то бездну, замерло, что из всех земных ощущений более всего напоминает состояние опиомана, у которого кончилось его зелье. Я терялся в догадках – что могло заставить меня так разнервничаться при виде этого здания? Вывод напрашивался только один: реакция моя была вызвана не столько его архитектурными особенностями (практически неразличимыми в наступившей тьме), сколько сознанием его мрачного, его скорбного предназначения. Мысль об отвратительных насельниках этого дома мертвых, заключенных в массивных каменных стенах, внушала мне чувство непреодолимого страха.

Пройдя через главный вход, мы пошли по узкому, наклонному, тускло освещенному коридору с серыми, до ужаса безликими стенами. Еще минута – и мы были в покойницкой.