Сергей Семипядный - Завтра были девяностые

Подкрашенные утренним впечатлением очертания форм частей тела Зелинки, их пропорциональность, симметричность, грация и ритм движений, эстетичность совокупной цветовой гаммы, привлекательность игры света и тени, приятный для слуха звук голоса – все эти компоненты чувственного восприятия – в разной степени, не поддающейся количественной градации, – на фоне ясного осознания Арсовым противоположности пола Зелинки, усиливали притягательностъ молодой женщины, создавая иллюзию непреодолимости.

Арсов повернул голову в сторону окна и между ветками берёзы увидел дом, балкон, на балконе – молодую пару. Она выдавливала прыщи на его спине, и это обоих очень веселило.

А до наблюдения сцены выдавливания прыщей были «Здравствуйте» и «Добрый лень», «Проходите, садитесь, где вам будет удобно» и «Спасибо… Мне здесь будет очень удобно», «Мы сегодня ехали с вами в одном вагоне» и «Неужели? У вас, очевидно, хорошая зрительная память», «Увы, способен запомнить лишь самые яркие впечатления. Вы закурите?» и «Нет, спасибо. Я выкуриваю лишь семь сигарет в неделю».

– Прежде всего, уважаемая Ирина Степановна, – добавив в голос лёгкости и дружелюбия, Арсов перешёл к официальной части встречи, – я хотел бы узнать ваше мнение о смерти Зудитова. Что вы думаете о причинах его самоубийства? Или полагаете, его убили?

– Нет-нет! – с некоторой экспрессивностью сказала Зелинка. – Конечно, он сам… – И убеждённо (и убеждая Арсова) добавила: – Сам!

– А причины? Зачем он это сделал? Что могло толкнуть на этот шаг? – как бы удивляясь поступку Зудитова, спрашивал Арсов.

– Я думаю… Он, я думаю, разочаровался в жизни, перестал верить, что когда-нибудь будет лучше.

Зелинка говорила осторожно, как человек, ещё не сделавший выбора нужного тона.

– А в чём конкретно, по вашему мнению, он разочаровался? У вас был с ним когда-нибудь разговор об этом?

Арсов сидел удобно и, приглашая собеседницу к длинному разговору, выпускал слова неторопливыми, бережными движениями губ.

– Да нет, я не сказала, что разочаровался он. Просто… жить тяжело. Ведь тяжело же жить. Вы согласны?

3елинка улыбается так, словно речь идёт о погоде и она спрашивает: «Чудесная погода, не правда ли?»

– Но я – не о нас с вами. Я хотел бы, чтобы вы рассказали о нём. – Арсов делает паузу, надеясь внушить женщине мысль о своей терпеливости. – Я просил бы вас быть откровенной со мной, – добавляет Арсов, и Зелинка слышит именно то, что он хотел бы произнести: «Я требую откровенности. И я заслуживаю её».

Максим Арсов, переживающий неделю сниженных жизненных сил, не способный должным образом задействовать глубинный поток сознания, решил всё-таки, что он в состоянии результативно побеседовать с Зелинкой.

– Мне сказали, вы больше других должны знать о Зудитове, – начал Арсов. – Мне даже сказали – прошу меня простить, если это сплетня, – что вы были близки и некоторое время встречались.

– Да это же неправда! – спокойно ответила Зелинка и добавила много лишних слов: – Кто вам мог такое сказать?! У нас никогда ничего не было. Никогда и ничего… Хотя я и нравилась ему. Я знала.

– Он говорил вам об этом? Или писал?

– Нет, он никогда мне не писал, он говорил, когда eщё был жив, – помотала Зелинка головой. Первая часть фразы, состоящая из того же количества слов, что и вторая, была произнесена несколько быстрее второй.

– И как вы к этому отнеслись? – спросил Арсов, незаметно погружаясь в размышления. Ему было о чём поразмыслить.

– Как? Ах, я уже не помню. Ну… – Зелинка сменила позу, расслабив спину и слегка запрокинув голову, словно ей предстояло совершить серьезное усилие над памятью. – Ну… конечно же, я дала ему понять, что он не в моём вкусе, что мне нравится другой. Да и мне действительно в то время нравился один молодой человек! – в заключение воскликнула она.

– А когда, при каких обстоятельствах, Ирина Степановна, Зудитов объяснился с вами?

– Где-то полгода назад тому… Да, в январе. Мы сидели у Бякина. И на кухне… Да, на кухне мы почему-то оказались одни, курили, кажется, ну и он… В общем, стал ухаживать.

– Прошу меня простить, Ирина Степановна, но для меня важны подробности. Если можно, – попросил Арсов и откинулся на спинку стула в ожидании, опустив, правда, голову.

– Если говорить откровенно… – Зелинка усмехнулась, помолчала и продолжила: – Его ухаживания, этакие плебейские, суетливые, даже, я бы сказала, смущённо-суетливые какие-то, у меня лично вызывали раздражение. Простите, но в его возрасте полагается уже не ухаживать, а волочиться. И сразу же сообщать о своих возможностях. Желательно, естественно, умно или хотя бы интеллигентно, что, кстати, по зубам и людям с невысоким коэффициентом интеллектуальности. А он завертелся вокруг меня, прикоснуться боится… А на лице этакая розовая беззаветная восхищённость, как у шестнадцатилетнего онаниста, простите за грубость. И лепечет: «Очаровательная, непредсказуемая…» Женщинам, естественно, нужны такие слова. Но их же, простите, нужно произносить с соответствующим концу двадцатого века отношением к подобным словам! А он лепетал, всегда лепетал, даже когда кричал! Он был приговорён к пожизненному лепету!