Энтони Гилберт: Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти (сборник)

– Ты что же, стоишь за моего сына против меня?

– Я хочу предотвратить дело злое и несправедливое.

– Ты хочешь сказать, что я враг своему сыну?

– У тебя есть власть, да, но нельзя заставить человека делать то, что ему не нравится. Это ужасно… Понимаешь, это так непоправимо просто – принять неправильное решение, и очень опасно, потому что, как только ты его примешь, тебе придется держаться его всегда.

Вряд ли Эдвард в полной мере отдавал себе отчет в том, к чему приведет этот разговор. Брак как институт вообще держится именно на армии равнодушных, нечутких мужей. Человек более внимательный давно бы заметил, что Виола о своем замужестве сожалеет. Но Эдвард нет, Эдвард ничего такого не предполагал. Если разговор этот как-то его задел, то только в одном отношении. То, что Виола встала на защиту пасынка, возбудило в нем подозрения. Он вообразить не мог, как это женщина идет против мужа, вступается за мальчика, который ей даже не сын; это казалось ему неправдоподобным. И поскольку, как я уже говорил, городок наш из тех, где слухи циркулируют свободно, вскоре мы узнали, что Эдвард решил снова перебраться в спальню жены.

Разрыв между отцом и сыном разрастался. Перед своим двадцать первым днем рождения Гарри уехал в Лондон, чтобы попробовать себя на журналистской ниве. От матери ему осталось содержание в несколько фунтов в год. Иногда он что-нибудь продавал и в общем как-то справлялся с материальными трудностями, но, разумеется, жизнь его очень изменилась после многих лет сравнительного процветания, потому что Эдвард, каков бы он ни был, в обычных обстоятельствах денег на сына никогда не жалел.

Примерно в это же время мистер Росс стал подозревать Виолу. Проверял ее письма, подробно выспрашивал обо всех передвижениях за день, даже телефонные разговоры пытался подслушивать. Объявил, что большой штат прислуги им ни к чему, и из всех слуг оставил только старую горничную Марту, отличавшуюся кислым выражением лица, она стала за экономку, и служанку, которая приходила с утра и в девять вечера уходила. Короче говоря, превратился в настоящего домашнего тирана из тех, какими становятся только такие, как он, «маленькие люди». И когда ситуация достигла своего пика, стала чрезвычайно острой, Эдвард вдруг отдал концы.

Глядя на лица присяжных, я пытался понять, как они представляют происходящее. Сам-то я чувствовал, что несправедливо перечеркивать существование такой женщины, что бы она ни натворила. Так прекрасна она была, так ярка, так полна жизненных сил, что даже после заключения, после всего, что довелось вынести, ибо обвинитель не избавил ее ни от одного из мыслимых унижений, источник ее энергии не иссяк. После трех дней процесса, когда косвенно или впрямую ей вменили добрую половину всех преступлений, какие только числятся за людьми, оставалась она уверенной в себе, спокойной, невозмутимой. Казалось, даже смертный приговор не нарушит ее душевного равновесия.

Некоторые из коллег моих выглядели сбитыми с толку, обеспокоенными, и, надо думать, причин тому было много. От ответственности, которую накладывает решение приговорить человека к смерти, поежится даже самый бесстрашный; других привели в замешательство улики; были и те, чьи мысли я видел столь ясно, как будто они золотые рыбки, мечущиеся в аквариуме. Думали же они о том, что не так давно Росс был точно таким, как они сами, ходил себе на работу, слушал по вечерам радио, ворчал по поводу подоходного налога и роста цен на бензин, жил с женой в таком же примерно доме, в каком живут и они, а теперь он гниет в могиле, а улики настойчиво указывают на то, что миссис Росс приложила к этому руку. От этой мысли у них мороз шел по коже, у этих самодовольных женатых мужчин, привыкших безраздельно властвовать над чадами и домочадцами. Она заставила их понять, что даже самый решительный и волевой из них отнюдь не Господь Всемогущий, что смерть может прятаться и под невинным обличьем. Причем греховные жены, усмехнулся я про себя, вносят свой положительный вклад в жизнь общины, вклад, который идет во благо тем дамам, что сурово греховных жен осуждают, хотя дамы, скажи им кто такое, никогда с этим не согласятся.

Моррисон, старшина присяжных, из тех тучных мужчин, которые непогоду не переносят, рухнул на стул и промокнул платком лоб.

– Фу! – выдохнул он. – Ну и дельце! Я считаю, лет на пять вперед мы свой долг перед правосудием выполнили!

– Так вы думаете, это она сделала? – пискнул седенький старичок, похожий на дряхлую птицу. Мы все хорошо его знали, он держал лучший книжный магазин в городе и всегда рекомендовал посетителям мои романы.