Рекс Стаут - Трое у дверей Вулфа

– Не встречались. Я видела вас и вашу фотографию. А вы себя любите. Я права?

– Разумеется. Стараюсь придерживаться общих правил. Давайте проголосуем. Кто из вас себя любит? Поднимите руку.

Поднялась одна рука, вынырнув из пурпурных складок, потом еще две, потом руки подняли все, включая рыжеволосую.

– Отлично! – произнес я. – Этот вопрос выяснили. Единогласно. Затруднение мое заключается в том, что я хотел было разглядеть вас и у самой неотразимой и обаятельной попросить номер телефона, но вы поставили меня в тупик. Вы все неотразимы. По красоте и обаянию вы превзошли бы самые смелые ожидания любого поэта, а я не поэт. Так что, естественно, я в затруднительном положении. Кого же мне выбрать, если все…

– Дурак! – заявила рыжая. – Меня, конечно. Пегги Чоут. Аргайл два, три-три-четыре-восемь. Раньше полудня не звонить.

– Так нечестно, – послышался низкий, глубокий голос; он принадлежал особе, слегка староватой для Гебы и самую малость полноватой. – Можно называть вас Арчи?

– Разумеется. Именно так меня и зовут.

– Ладно, Арчи, проверим зрение.

Она подняла обнажившуюся руку и коснулась плеча своей соседки:

– Согласна, мы тут все красавицы, но пониже классом, чем Хелен Яконо. Посмотрите на нее!

Я так и сделал и должен сказать, в словах говорившей был смысл. Хелен Яконо, с глубокими темными глазами и темной бархатной кожей, волнистыми шелковистыми волосами цветом темнее, чем глаза и кожа, несомненно, была красива на редкость. Приоткрытые губы демонстрировали сияющие белизной зубы, но не улыбались. Она совсем на меня не реагировала, что было удивительно для актрисы.

– Наверное, меня настолько ослепило сияние вашего созвездия, что я не заметил блеска каждой звезды в отдельности, – признал я. – Наверное, я все-таки поэт, раз говорю, как поэт. Кажется, я должен просить номер телефона у вас всех, что, конечно, не затуманит образ Хелен Яконо. Признаюсь, и это меня не спасет, поскольку завтра придется думать, кому звонить в первую очередь. Если мои чувства, которые я испытываю сейчас, сохранятся до завтра, я должен буду звонить всем вам одновременно, что невозможно. Надеюсь, это не закончится для меня плохо. Но что, если я так и не смогу выбрать, кому звонить первой? Что, если я на этом свихнусь? Или же постепенно…

Я обернулся посмотреть, кто тянет меня за рукав. Рядом со мной стоял, широко улыбаясь всем своим румяным лицом, хозяин дома, Бенджамин Шрайвер.

– Не хочется прерывать вашу речь, но у вас наверняка будет возможность закончить ее позже. Мы садимся за стол. Не хотите ли присоединиться?

Столовая, которая находилась на том же этаже, что и кухня, фута на три ниже уровня земли, была бы, на мой вкус, чересчур мрачной, если бы на панелях из темного дерева не висели картины с изображениями гусей, фазанов, рыб, фруктов, овощей и прочих съедобных вещей; к тому же на белоснежной скатерти поблескивали в мягком электрическом свете бокалы – по семь штук перед каждым гостем, – и сияло начищенное серебро. В центре стояла низкая позолоченная или, может быть, золотая чаша, не меньше двух футов в длину, со свежесрезанными цветущими ветками одной из самых ценных орхидей Вулфа Phalaenopsis Aphrodite, которые он привез в подарок хозяину.

Уже расположившийся за столом Вулф смотрел на орхидеи и хмурился, но хмурился не из-за цветов, а из-за стула, который хотя и был не совсем стандартным и устроил бы и вас, и меня, но не совсем устраивал Вулфа, весившего одну седьмую тонны. Нижняя его часть свисала со стула с обеих сторон. Но он перестал хмуриться, когда Шрайвер с другого конца стола поблагодарил его за цветы, а Хьюитт, чье место было напротив Вулфа, сказал, что никогда не видел таких пышных фаленопсисов, и все стали хвалить их хором – все, кроме одного, сидевшего между Вулфом и мной. Это был тип с Уолл-стрит, всем известный театральный благодетель по имени Винсент Пайл, заработавший репутацию оригинала тем, что носил смокинг с галстуком, который казался в тон смокингу черным, а когда свет падал на него под определенным углом, становился зеленым. Пайл поднял глаза на орхидеи, поразглядывал их, склонив голову набок, и, поджав губы, произнес:

– Не люблю цветы в прожилках и пятнах. Выглядят неопрятно.

Я сказал про себя, не вслух: «Помереть – не встать». Если бы я знал, что он намерен именно это и сделать меньше чем через три часа, то и мысли бы такой не допустил. Ему ответили – не Вулф, не я, не Шрайвер и не Хьюитт, а трое других гостей, считавших пятнистые цветы в прожилках и пятнах прекрасными: Адриан Дарт, актер, который отказался от предложения Голливуда примерно этак на миллион долларов за одну неделю; Эмиль Крейс, генеральный директор издательства «Кодекс пресс», и Харви М. Ликрафт, юрист крупной корпорации.