Виктория Колобова - Подарок к Золотой свадьбе

Приехал на похороны и Шульга, плакал, жалел, что втравил Николая в эту историю. Он сильно постарел и ссутулился. Словно груз всего пережитого придавил его. Сергей Андреевич Шаховской не приехал, он все еще находился в больнице, он был уверен, что его сына, Тамару и Сережу убил Тонышев. Следствие работало над этой версией. О пожаре в Шахтах никто не вспоминал. Никто не понимал, при чем здесь пожар? Никто не понимал, почему Трубников вдруг решил в августе, когда несусветная жара, принять горячую ванну? Почему не выдержало сердце? Он никогда не жаловался раньше. Он был здоров. Но все понимали, что в шестьдесят три года невозможно быть здоровым, годы берут свое.

Один только Дима Абатуров бестолково суетился и постоянно твердил:

– Это же не несчастный случай! Это же убийство! Неужели вы все это так и оставите? Неужели не защитите своих? Саша! И ты Брут?

– Я не Брут, но я не понимаю, как могу теперь защитить Николая Федоровича? Он уже умер!

– Проведи расследование, выясни, кто его убил? Почему? Чем он занимался, какое дело вел?

– Дело двух монополий, продающих зерно на экспорт, – сказал Саша, – одна монополия противостоит другой, пытаясь удержать поставщиков зерна, то есть фермеров. Фермеры Болботовы и Шаховской захотели перейти из Торгового дома в агрохолдинг «Атланты», за что поплатились жизнью. Теперь уже никакие фермеры никуда не перейдут, будут молча продавать свое зерно за копейки Торговому дому. Фермеры – всего лишь поле боя, сражаются друг с другом монополии. Теперь я тоже уверен, что Тонышев назначен на роль убийцы, но кто настоящий убийца? Наверное, Николай Федорович уже знал ответ на этот вопрос. Николай Федорович хотел, чтобы я остался в Запрудне. Я вернусь туда завтра, теперь знаю, зачем. Надо выяснить, каким образом пистолет, из которого были убиты Шаховские, оказался в доме Тонышева?

Широков молча и внимательно слушал его. Шульга кивнул головой в знак согласия.

– Неужели вы все это так и оставите? – не унимался Дима Абатуров, – вы даже своих защищать не хотите? Боитесь?

Широков махнул рукой и отвернулся от него, Саша закусил нижнюю губу и смотрел ничего не видящим взглядом на лесополосу вдали за кладбищем. Липкович плакал и не стеснялся своих слез.

С кладбища поехали на поминки в кафе «Анюта» на улице Зорге. Пожалуй, впервые за всю долгую совместную жизнь Людмила отказалась готовить и накрывать на стол. Она все время держала за руку Лешу. Юля держала за руку Пашу. Леша стоял тихо, а Паша все время спрашивал: «Почему деда умер? Почему?»

Урбан много курил, внешне выглядел вполне спокойным. Перед тем как зайти в кафе, подошел к Саше:

– Я тебе позвоню, скажу, куда приехать. Мы все соберемся на девять дней, потом на сорок. Еще не знаем, где соберемся. Виктор хочет собрать всех друзей Николая. Ждет какого-то Юру из Москвы, он сейчас в командировке. Просил, чтобы ты тоже пришел с отчетом, но не объяснил, с каким. Позвони ему, он объяснит. Его срочно вызвали, уехал.

Саша слушал его, а сам смотрел на его руки, они дрожали.

– Саша, ты ему позвонишь? С отчетом?

– Не надо звонить, я знаю, с каким отчетом. Николай Федорович дал задание Лукашову, он выполняет его. Виктора Петровича интересует последнее дело, оно еще не завершено. Он говорил мне, что завершит его сам. Только не понимаю, почему так долго ждать надо? Сорок дней! Почему не сейчас?

– Он ждет какого-то Юру? Кто это?

– Не знаю. Я подготовлю отчет. Лукашов тоже выполнит свое задание. Он тоже приедет на девять дней и на сорок дней.

Из кафе вышел Игорь:

– Пойдемте, все уже сели за стол, а вас нет.

Урбан выбросил недокуренную сигарету:

– Пошли, – сказал он Саше, – я тебе позвоню.

Они ушли. Саша все еще стоял, смотрел на маленький рынок рядом с торговым центром «Талер», на людей, занятых своими делами. Трубников часто проходил или проезжал здесь, как странно говорить о нем в прошедшем времени. Никогда еще Саша не чувствовал себя таким одиноким. Кто-то взял его за руку, он вздрогнул, очнувшись от тяжелых воспоминаний. Рядом стоял Игорь:

– Пойдемте, все уже сидят за столом.

Саша обнял мальчика за плечи:

– Пошли, кадет!