Найо Марш - Фотофиниш. Свет гаснет

Она открыла дверь спальни, выходящую в гостиную, и пропела двумя великолепными нотами:

— Руперт!

Руперт сражался с письмами от ее поклонников. Войдя, он увидел, что мистер Реес разложил на кровати несколько глянцевых цветных фотографий дома на острове.

Соммита была очарована. Она восклицала, мурлыкала, ликовала. Несколько раз даже начинала смеяться. Пришел Бен Руби, и фотографии снова разложили для просмотра. Она обнимала всех троих по отдельности и более или менее всех разом.

А затем, внезапно перейдя к практической стороне дела, Соммита сказала:

— Музыкальный салон. Дайте-ка взглянуть на него еще раз. Да. Какого он размера?

— Насколько я помню, — ответил мистер Реес, — шестьдесят футов в длину и сорок в ширину.

Мистер Руби присвистнул.

— Ничего себе размер, — заметил он. — Больше похоже на мини-театр, чем на комнату в доме. Ты собираешься давать концерты, дорогуша?

— Лучше! — вскричала она. — Разве я не говорила тебе, Монти, дорого-о-й, что у нас есть планы? Ах, мы составили такой план, Руперт и я! Верно, caro? [4] Дорогой, милый ( ит .). Да?

— Да, — сказал Руперт, бросив неуверенный взгляд на мистера Рееса. — То есть… чудесные.

Лицо у мистера Рееса было на редкость бесстрастным, но Руперту показалось, что по нему пробежала тень покорности. Лицо же мистера Руби выражало глубочайшее опасение.

Соммита величественным жестом обхватила правой рукой плечи Руперта.

— Это милое дитя, — сказала она так, словно была его матерью, — этот обожаемый друг, — вряд ли она могла выразиться еще откровеннее, — он гений. Это говорю вам я — я, которая знает. Гений. — Все молчали, и Соммита продолжила: — Я живу с этой оперой. Я изучила эту оперу. Я изучила главную партию. Руфь. Все арии, соло, дуэты — их два — и ансамбли. Все, абсолютно все они несут на себе клеймо гения. Я использую слово «клеймо», — поправилась она, — не в смысле мученичества. Наверное, лучше сказать «они несут знамя гения». Гений! — закричала она.

Глядя в эту минуту на Руперта, можно было подумать, что слово «мученичество» все же подходит больше. Его лицо побагровело, и он нервно ерзал в ее объятиях. Она не слишком нежно встряхнула его.

— Умница, умница ! — воскликнула Соммита и громко его поцеловала.

— Так мы услышим твой план? — спросил мистер Реес.

Поскольку на часах было семь вечера, она погнала их в гостиную и велела Руперту приготовить коктейли. Он с радостью скрылся в недрах прохладного шкафа, где хранились напитки, лед и бокалы. Остальные обменялись несколькими отрывочными и едва слышными репликами. Мистер Руби пару раз прокашлялся. Неожиданно, так что Руперт пролил предназначенный для мистера Рееса виски с содовой, раздались звуки стоявшего в гостиной фортепиано: зазвучало вступление к тому, что, как он надеялся, станет грандиозной арией его оперы, и великолепный голос душераздирающим пианиссимо [5] Ит. pianissimo — «очень тихо». запел: «Одна, одна среди чужих».

Именно в этот момент, без всякого предупреждения, Руперта с катастрофической уверенностью посетило озарение: он ошибся в своей опере. Даже самый прекрасный на свете голос не мог сделать из нее больше того, чем она была — она навсегда останется третьесортным произведением.

Бесполезно, подумал он. Опера до нелепости банальна. А потом пришла следующая мысль: она неспособна здраво ее оценить. Она немузыкальна.

Он был уничтожен.

Прекрасным ранним весенним утром чету Аллейн встретил в новозеландском аэропорту предсказуемо роскошный автомобиль и повез их по дорогам, которые словно по линейке расчерчивали равнины до самого горизонта. Где-то по левую руку был невидимый глазу Тихий океан, а прямо перед ними начинались предгорья. Это были внешние бастионы Южных Альп.

— Нам повезло, — сказал Аллейн. — В пасмурный день гор не видно, и равнины выглядят убийственно. Ты хотела бы их написать?

— Не думаю, — ответила Трой после некоторого раздумья. — Все это выглядит каким-то жестоким. Пришлось бы искать определенный стиль. У меня такое чувство, что люди лишь передвигаются по поверхности. Они не развивались вместе с этим пейзажем. Они не включены в его анатомию. Какая дерзость! — воскликнула она. — Я едва приехала в страну, а уже делаю обобщения.

Водитель, которого звали Берт, оказался дружелюбным и очень старался впечатлить своих пассажиров. Он указал им на горы, на которых устроили свои фермы и пастбища для овец первые землевладельцы.