Буало-Нарсежак - Из царства мертвых. Полное собрание сочинений. Том 1 [Призрачная охота, Та, которой не стало, Лица во тьме, Из царства мертвых]

Спиннинг «Люксор» (10 штук) — 30 000 франков.

Сапоги, модель «Солонь» (20 пар) — 31 500 франков.

Трость «Флексор» с массивным набалдашником (6 штук) — 22 300 франков.

Но это занятие плохо ему удавалось. Он не мог проглотить ни куска. Откуда-то издалека — то ли со стороны Шантонне, то ли с Вандейского моста — донесся гудок паровоза. Из-за этого проклятого тумана ничего не разберешь. Бежать? Люсьена небось притаилась где-то на набережной. Поздно. Мирей уже не спасти. И все из-за каких-то двух миллионов! И ради честолюбия Люсьены, пожелавшей за его счет обосноваться в Антибе. Она все продумала досконально. У нее мозг дельца, сверхусовершенствованная вычислительная машина. Самые сложные расчеты мигом производились у нее в голове. Ни единой осечки. Стоило ей прикрыть глаза и пробормотать: «Внимание! Только не путать!» — и система приходила в действие — щелк-щелк. Ответ поступал исчерпывающий и точный. А вот он…

Он вечно путался в счетах, часами копался, перебирая бумаги, забывал, кто заказывал патроны, а кто — бамбуковые удилища. Ему опротивела его работа. Зато в Антибе…

Равинель уставился на сверкающий графин; ломтик хлеба, преломленный стеклом, напоминал губку.

Антиб! Роскошный магазин… В витрине духовые ружья для подводной охоты, очки, маски, облегченные водолазные костюмы… Клиентура — богачи, любители подводной охоты. Море, солнце. Мысли все только легкие, приятные, от которых не покраснеешь. Ни тебе туманов Луары, Вилена, ни тебе игры в туман. Он станет другим человеком — так пообещала Люсьена. Будущее ясно как на ладони. Равинель уже видел себя в тонких фланелевых брюках, рубашке от Лакоста; он загорел, все на него заглядываются…

Поезд просвистел чуть ли не под самым окном. Равинель протер глаза, встал, приподнял край шторы. Наверняка это поезд Париж — Кемпер направляется в Редон после пятиминутной стоянки в Нанте. И Мирей приехала в одном из этих освещенных вагонов, за которыми бежала по шоссе вереница светлых квадратов. Вот купе в кружевах и зеркалах. Там пусто, а в остальных полно хохочущих, жующих моряков. Где же Мирей? В последнем купе, накрыв лицо сложенной газетой, спал какой-то мужчина. Хвостовой багажный вагон растворился вдали, и тут Равинель заметил, что музыка на борту «Смолена» стихла. Иллюминаторов уже не было видно. Мирей, должно быть, где-то неподалеку быстро выстукивает по безлюдной улице каблучками-шпильками. Может, у нее в сумочке револьвер — тот самый, что он оставлял ей, уезжая по служебным делам? Но она не умеет им пользоваться. Равинель схватил графин за горлышко, поднял ближе к свету. Вода прозрачная, наркотик не дал осадка. Он смочил палец, лизнул. У воды какой-то легкий привкус. Почти неприметный. Если не знать, то и не уловишь.

Без двадцати одиннадцать.

Равинель через силу проглотил несколько кусочков ветчины. Он уже не смел шелохнуться. Пусть Мирей таким и увидит его — один, мрачный, усталый, за жалким ужином на уголке стола.

И вдруг он услышал ее шаги по тротуару. Ошибки быть не может. У нее почти бесшумная походка. Он узнал бы ее из тысячи: порывистые шаги, стесненные узкой юбкой. Чуть скрипнула калитка, и снова тихо. Мирей на цыпочках прошла через палисадник, осторожно взялась за дверную ручку. Равинель, спохватившись, снова потянулся к ветчине. Он невольно сел на стуле чуть боком. Его пугала дверь за спиной. Мирей, конечно, уже приникла к створке, приложила к ней ухо и вслушивается. Равинель кашлянул, звякнул горлышком бутылки с вином о край стакана, зашуршал листками бланков. Может, она ожидает услышать звуки поцелуев…

Мирей распахнула дверь. Равинель обернулся:

— Ты?

В своем синем костюме под расстегнутым дорожным пальто она была тоненькой, как мальчик. Под мышкой она зажала большую черную сумку с монограммой «М. Р.». Худые пальцы нервно комкали перчатку. Она смотрела не на мужа, а на буфет, на стулья, на закрытое окно, потом перевела взгляд на прибор, на апельсины и коробочку с сыром, на графин. Она прошла два шага, откинула вуалетку, в которой застряли дождевые капли.

— Где она? Отвечай, где?

Ошеломленный Равинель медленно поднялся.

— Кто — она?

— Эта женщина… Я все знаю… Уж лучше не лги.

Он машинально пододвинул ей стул, ссутулясь, удивленно наморщил лоб и, разводя руками, проговорил:

— Мирей, крошка!.. Что с тобой? О чем это ты?

Тут она упала на стул, прикрыла лицо руками, при этом пряди русых волос свесились в тарелку с ветчиной, и зарыдала. А Равинель, растерянный, потрясенный, похлопывал ее по плечу: