Буало-Нарсежак - Из царства мертвых. Полное собрание сочинений. Том 1 [Призрачная охота, Та, которой не стало, Лица во тьме, Из царства мертвых]

— Конечно, а главное, если ты не будешь без конца пережевывать одни и те же мысли… если ты оставишь свои мозги в покое! Они у тебя небось затвердели, как орех, ты все соки из них вытянул… А что, если я поиграю немного на саксофоне, нервы у тебя выдержат?

Эрмантье пожал плечами.

— Все равно ведь сделаешь по-своему! Один вред тебе от этого саксофона! Думаешь, я не слышу, как ты кашляешь? Ну, давай чек, я подпишу… А теперь ступай. Дай мне одеться.

— Спасибо, — сказал Максим. — А знаешь, несмотря на твой людоедский вид, душа у тебя нежная, Ришар.

— Черт бы тебя подрал! Оставь меня, наконец, в покое!

Он встал, снял с себя старую одежду и бросил в шкаф. Ему стало гораздо легче. Максим прав. Никакого переутомления. Никаких бесполезных усилий. А главное, ничего раздражающего. Он прошел в ванную, чтобы побриться. Еще одна мелочь, которая постоянно выводила его из себя. Почему он упорствует, продолжая пользоваться опасной бритвой? Ради бравады! Чтобы не менять привычек. И каждое утро начиналась изнурительная борьба. Кисточка для бритья падала в горячую воду, мыло терялось на стеклянной полочке… Эта смешная повседневная баталия изводила его. Тем не менее и на этот раз он побрился на ощупь, рыча, будто раненый зверь. Спускаясь, он был вне себя от ярости.

— Завтрак для мсье готов, — сказала Марселина.

Видно, и в самом деле не осталось в сутках ни единого часа, который не был бы отравлен! Прежде завтрак был для него приятной церемонией, он обожал эту ни с чем не сравнимую интимную обстановку. Какая радость — вдыхать запах кофе! Намазывать масло на теплый хлеб, разворачивать утреннюю газету. Пробегать глазами крупные заголовки, биржевую сводку, колонку происшествий. Корочка хлеба хрустела на зубах, кофе был крепкий, немного густой. Потом сигарета, а Бланш тем временем уже подавала ему пальто, шляпу, перчатки… Черт… Вот это была жизнь! А теперь…

— Если мсье желает сесть…

— Оставьте! Уж сесть-то я и сам сумею!

Эрмантье находил намазанные ломтики хлеба слева, сахарницу — справа, пожалуй, скоро ему, чего доброго, станут повязывать на шею салфетку. Он уткнулся носом в чашку, стараясь есть быстро, словно провинившийся ребенок, с одной только мыслью — укрыться поскорее на веранде, там, по крайней мере, сидя в своем шезлонге, он выглядел вполне прилично.

Солнце уже палило вовсю. Из поливочного фонтанчика, установленного на краю аллеи, одна за другой чуть слышно падали на цемент капли. Позади дома, на ступеньках, ведущих в кухню, Клеман рубил дрова. «Хорош я, должно быть!» — подумал Эрмантье. Он потрогал свои щеки, шею. Если бы можно было хотя бы на мгновение увидеть себя в зеркале! Пальцы, даже самые ловкие, не могут определить, насколько обвисла кожа около рта, а тем более установить болезненную бледность возле носа или на щеках. Он вздохнул, безвольно опустив руки, потом вдруг, спохватившись, потрогал обручальное кольцо. Оно не болталось, а, напротив, по-прежнему образовывало впадину у основания его безымянного пальца. Крепкого и волосатого. А ведь обычно в первую очередь худеют именно руки. Обычно — да. Но это у других. А как у него? Разве он похож на других? «Вы едва выжили», — сказал Лотье. К черту Лотье!

Он уселся поудобнее. И тут различил чуть слышный стук коготков по каменным плитам веранды. Он то приближался, то удалялся, то вовсе смолкался. Боже, какая приятная неожиданность! Эрмантье приподнялся на локте, позвал:

— Рита! Рита, это ты… Поди сюда, моя красавица!

В ответ послышалось пронзительное мяуканье.

— Подойди же. Тебя пугают мои очки?

Он снял очки. Кошке он не страшился показать себя. Она тотчас прыгнула к нему на колени, он стал гладить ее, а кошка, выгнув от удовольствия спину, блаженно перебирала лапами по животу Эрмантье, тихо и нежно мурлыкая.

— Ты, моя лапочка, тоже похудела. Бедный мой звереныш!

Эрмантье судорожно теребил кошку, чесал ей за ухом, гладил шею. Она упала на бок, приподняла лапку, чтобы нервные пальцы спустились к ее соскам, где шерсть становится шелковистым пухом, едва прикрывающим влажную кожу.

— Старушка Рита! Ты почувствовала, что я здесь, а? Хорош я, да? Тебе не кажется, что я похож на сову?

Ему не нужны были глаза, чтобы видеть Риту. Он знал, что она белая, в ужасных желтых пятнах. Кристиана звала ее Рыжей. На время их отпуска кошка покидала свой дом — нечто вроде бакалейной-пивной-табачной лавочки, находившейся в поселке, в километре отсюда, и поселялась у них в поместье, смиренная, но упрямая, жадная до ласк. Она следовала за Эрмантье по пятам даже на пляж. Он взял бы ее с собой в Лион, но Кристиана терпеть не могла животных.