Марджери Аллингем: Черные перья. Работа для гробовщика [сборник]

Лукар собирался что-то сказать. У него была своеобразная привычка поводить плечами, прежде чем произнести очередную неуместную тираду, а потому, к счастью, Роберт успел опередить его:

– Правильно, все правильно. Норт уже наверху и занимается доставкой картины в мастерскую. Вероятно, вам лучше будет присоединиться к нему, Лукар. Внушите ему мысль, что он должен обращаться с полотном максимально осторожно. Происшедшее ужасно, поистине ужасно.

В каждом слове звучало нервное напряжение, и Лукару оставалось лишь подчиниться. Он соскользнул с края стола, на который чуть ранее удобно пристроился, а потом, повернувшись к двери, заметил Фрэнсис.

– А, здесь мисс Айвори! – воскликнул он, произнеся имя так, что в нем наряду с почтением прозвучала оскорбительная интонация. – Вот что скрасит для меня остаток дня. Только, пожалуйста, дождитесь меня. Я скоро вернусь.

Лукар многозначительно улыбнулся Фрэнсис и вышел из комнаты, оставив у всех ощущение неловкости.

– Здравствуй, Фрэнсис! – Роберт выдавил не слишком убедительную приветственную улыбку. – Ты знакома с мистером Филдом, не так ли?

– Да уж надеюсь, что знакома. – Художник заметно оживился. – Она была моей первой клиенткой. Я написал ее портрет, когда ей было четырнадцать лет. На гонорар, заплаченный Мейриком, смог отправиться в США. Там и началась моя карьера. Привет, Фрэнсис, милая моя! Рад тебя видеть. Хотя я сейчас расстроен. Кто-то принялся тыкать ножом в мою прелестную сеньориту. От подобного надругательства любой оправился бы не сразу. Но лучше скажи, чем ты теперь занимаешься? Какие планы на сегодня? Давай пойдем куда-нибудь и выпьем хереса. Или здесь для этого слишком рано? Никак не привыкну к обычаям родного города после стольких лет вольного существования. Впрочем, неважно, можем просто поесть мороженого.

Дэвид Филд явно болтал о пустяках, чтобы избавить Фрэнсис от смущения, в которое привели ее слова Лукара, и она была благодарна ему за это.

– Я с радостью приму приглашение!

– Уйдем сейчас же, пока не вернулся этот маленький мыльный пузырь. – Насмешка у него получилась незлобной, и Фрэнсис удивила подобная сдержанность.

Большинство людей наделяли Лукара гораздо менее изысканными прозвищами.

Роберт откашлялся.

– Не думаю, что тебе стоит сейчас уходить, Фрэнсис, – сказал он.

Слова дались ему с трудом и с таким плохо скрытым раздражением, что все повернулись, удивленно уставившись на него. Фрэнсис все прочитала в выражении его глаз и была возмущена. Он практически приказывал ей остаться, поскольку Лукар изъявил желание побыть в ее обществе.

– Нет, я пойду, – твердо заявила она. – Не каждый день меня приглашает на порцию мороженого достойный человек. Так мы идем? – и Фрэнсис протянула руку Филду.

– Я писал ее портрет, пока она ела мороженое в вафельном рожке, – с легкой усмешкой объяснил художник Роберту. – И мне особенно удались липкие пятна на подбородке. Просто шедевр. Кстати, где эта картина сейчас?

– В спальне Мейрика, – Фрэнсис ответила не задумываясь, а потом добавила с нарочитой непосредственностью, прекрасно понимая, что это покажется Роберту унижением ее достоинства: – Пойдемте же, наконец!

– Бедная девочка! Она просто умирает с голода, – произнес Филд. – Прекрасно, мой утеночек! Как думаешь, сумеешь потерпеть несколько минут, пока мы будем переходить через дорогу?

И он увлек ее за собой из комнаты. А Роберт так и сидел за столом, положив дрожавшие руки на блокнот для записей.

Вспоминая эту сцену в долгие и страшные дни, которые вскоре последовали, Фрэнсис Айвори часто задавалась вопросом, сколь многое можно было бы изменить, какую беду предотвратить, если бы они тогда не ушли, а остались с Робертом.

Они отправились в кафе «Ройал», где почти не было посетителей, и пока Фрэнсис ела пломбир, которого ей вовсе не хотелось, у нее было время по-новому взглянуть на Филда. В четырнадцать лет она решила, что он почти соответствует строгим требованиям, которые Фрэнсис предъявляла к воображаемому образу идеального мужчины. К тому же Филд был тогда моложе, чем она предполагала, и сейчас до нее дошло, что за семь лет – с двадцати пяти до нынешних тридцати двух – он не слишком изменился. Все та же изящная голова с чувственными, хотя почти аскетическими чертами лица, вступавшими в постоянное противоречие с его выражением, в котором наряду со скукой читались ум и жизненный опыт. В темных волосах еще не было седины, а в руках художника ощущалась сила, хотя они оставались по-мальчишески пухлыми.