Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

– Это замечательно, весьма замечательно, – сказал Холмс. Его интерес к делу, казалось, возрастал. – Пожалуйста, продолжайте, Ватсон. Я нахожу ваш рассказ очень любопытным. Вы рассмотрели этот билет? Не заметили случайно номера?

– Да, я заметил, – ответил я с некоторой гордостью. – Это случайно был мой старый школьный номер – тридцать один, и поэтому застрял у меня в памяти,

– Великолепно, Ватсон. Его место, значит, тридцатое или тридцать второе?

– Совершенно верно, – ответил я заинтригованный, – и в ряду Б.

– Очень хорошо. Что он вам еще сказал?

– Он показал мне свою, как он назвал, несгораемую комнату. Это, действительно, несгораемая комната, точно в банке, с железной дверью и ставнями, вполне защищенная от воров, как он уверял. Оказалось, что у жены был второй ключ, и они унесли около семи тысяч фунтов, стерлингов в деньгах и ценных бумагах.

– В ценных бумагах? Как же они могли воспользоваться ими?

– Он сказал, что дал полиции список и надеется, что на продажу их будет наложен запрет. Около полуночи он вернулся домой и нашел дома разгром. Окна и двери были раскрыты, а беглецы исчезли. Они не оставили никаких писем, и он с тех пор ничего не слышал о них,

Холмс помолчал несколько минут.

– Вы говорите, что он красил. Но что он красил?

– Коридор, и уже покрасил дверь и рамы комнаты, о которой я вам говорил.

– Вам не кажется странным это занятие при таких обстоятельствах?

– Надо же делать что-нибудь, чтобы заглушить боль сердца. Это было его собственное объяснение. Конечно, это странно, но он, без сомнения, странный человек. Он в моем присутствии разорвал фотографию своей жены. Разорвал’ ее в порыве исступленной ярости. «Я не хочу видеть ее проклятого лица», – кричал он.

– Еще что-нибудь, Ватсон?

– Да, одна вещь поразила меня больше, чем все остальное. Я доехал до станции Блэкхис и попал там на нужный мне поезд. Когда поезд трогался, я увидел, как в соседний вагон вскочил человек. Вы знаете, Холмс, что я хорошо запоминаю лица. Это, без сомнения, был высокий черноволосый человек, к которому я обратился на улице. Я еще раз видел его у Лондонского моста и потом потерял его в толпе. Но я убежден, что он следил за мной.

– Несомненно! – сказал Холмс. – Высокий черноволосый человек, говорите вы, с пышными усами и в дымчатых очках?

– Холмс, вы колдун. Я не говорил этого, но на нем были дымчатые очки.

– И масонская булавка в галстуке?

– Холмс!

– Очень просто, дорогой мой Ватсон… Но вернемся к практической стороне дела. Должен сознаться вам, что случай, казавшийся мне простым до смешного и едва ли достойным моего внимания, очень быстро принимает совершенно иные очертания. Надо правду сказать, вы пропустили в данном поручении все важное, но даже и то, что было замечено вами, дает повод к серьезным подозрениям.

– Что же я пропустил?

– Не обижайтесь, мой дорогой. Вы знаете, что я совершенно беспристрастен. Никто не исполнил бы лучше моего поручения. Другие бы не сделали этого так хорошо, как вы. Но, все же, вы пропустили несколько важных пунктов. Каково мнение соседей об этом Эмберлее и его жене? Это, безусловно, очень важно. Что это за доктор Эрнст? Действительно ли он такой веселый парень, каким его себе представляешь? При ваших природных качествах, Ватсон, каждая дама будет вам помощницей и соучастницей. Что вы сказали бы про барышню в почтовом отделении или про жену зеленщика? Я представляю себе вас, болтающим о милых пустяках с молодой особой в «Синем Якоре», и получающим взамен нечто серьезное. Всего этого вы не проделали.

– Но это еще может быть сделано.

– Это было сделано. Благодаря телефону и помощи Скотланд-Ярда, я обычно могу получать нужные мне сведения, не выходя из этой комнаты. Наведенные мною справки подтверждают рассказ старика. Он пользуется в округе репутацией скряги и грубого, очень требовательного мужа. Достоверно то, что в его несгораемой комнате хранилась крупная сумма денег. Так же достоверно, что этот молодой доктор Эрнст, человек холостой, играл в шахматы с Эмберлеем и, вероятно, выиграл… его жену. Все это кажется совершенно ясным, и можно думать, что тут больше не о чем говорить… И все же!

– В чем же затруднение?

– Может быть, в моем воображении. Но оставим это пока, Ватсон. Бежим из этого скучного мира будничной работы боковым ходом – к музыке. Сегодня в Альберт-холле поет Карина, и у нас еще есть время одеться, пообедать и развлечься.

На следующий день утром я встал вовремя, но две яичные скорлупы и крошки хлеба сказали мне, что мой приятель встал еще раньше. Я нашел на столе нацарапанную записку: