Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Моя вилла расположена на южных склонах дюн, с которых открывается широкий вид на море. В этой части береговая линия состоит почти из одних меловых скал, с которых можно спуститься по одной только длинной, извилистой тропинке, крутой и скользкой.

Внизу тропинки на сотню ярдов тянется покрытый гальками берег, который не заливается даже приливом. Но в разных местах есть изгибы берега и заливчики, великолепные бассейны для купанья, наполняющиеся свежей водой после каждого прилива. Этот прекрасный берег тянется на несколько миль в обе стороны и прерывается только в одном месте маленькой бухточкой, где расположена деревня Фулверс.

Мой дом стоит одиноко. Мне, моей старой экономке и моим пчелам – нам одним принадлежит вся усадьба. Но в полумиле расстояния находится учебное заведение Гарольда Стокхерста, прозванное из-за своей крыши «Коньками». Это – школа, где молодые люди под руководством нескольких учителей готовятся к различным профессиям. Мы с Стокхерстом подружились со дня моего приезда, и у нас установились такие отношения, что мы без предупреждения могли по вечерам заходить друг к другу.

В конце июля 1925 года поднялась сильная буря. Море гнало волны к самым скалам и оставляло при отливе целые озера на берегу. Наутро того дня, о котором я говорю, ветер утих, и вся природа точно заново вымылась и освежилась. В такой прекрасный день невозможно было работать, и я вышел побродить перед завтраком, чтобы насладиться чудным воздухом. Я шел по скалистой тропинке, ведшей к крутому спуску к берегу. За моей спиной кто-то окликнул меня, и я увидел Гарольда Стокхерста, приветливо махавшего мне рукой.

– Что за утро, мистер Холмс! Я был уверен, что встречу вас на прогулке.

– Я вижу, вы идете купаться.

– Вы опять за старую привычку, – засмеялся тот, похлопывая себя по оттопырившемуся карману. – Да, Макферсон вышел рано, и я надеюсь застать его там.

Фитцрой Макферсон был преподаватель истории искусств. Он был атлет по природе и отличался во всех играх, не требовавших особого напряжения. Жизнь ему отравляла сердечная болезнь, как следствие ревматизма. Но и лето, и зиму он купался, и я, сам пловец, составлял ему часто компанию.

В это мгновение мы увидели самого Макферсона. Его голова показалась над скалой в том месте, где кончалась тропинка. Потом наверху вырисовалась и вся его фигура. Он качался, как пьяный. В следующее мгновение он взмахнул руками и с ужасным криком упал ничком.

Мы со Стокхерстом бросились к нему – он лежал в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас – и повернули его на спину. Было совершенно очевидно, что он умирал. Глаза его стали стеклянными, а щеки мертвенно-бледными. На мгновение лицо его ожило, и он произнес два или три слова, точно желая нас предостеречь. Слова были неясны, но я уловил последние, вырвавшиеся криком с его губ:

– …Львиная грива!

Это были совершенно бессмысленные, непонятные слова, но я услышал именно их. Макферсон приподнялся, взмахнул руками и упал на бок. Он умер.

Мой спутник онемел от неожиданности и ужаса. Но я, конечно, был уже весь настороже: перед нами был какой-то необыкновенный случай.

Макферсон был одет только в пальто, брюки и не зашнурованные полотняные туфли. Когда он упал, пальто, накинутое им на плечи, соскользнуло и обнаружило его спину. Мы были поражены. Вся спина его была покрыта темно-красными полосами, точно его исполосовали проволочной плетью. Орудие, которым производили эту экзекуцию, очевидно, было гибким, так как ребра и плечи Макферсона были охвачены длинными, извивающимися полосами. С подбородка его текла кровь. В мучительной агонии он прокусил нижнюю губу. Его искаженное лицо говорило, что агония эта была ужасна.

Я встал на колени, а Стокхерст стоял возле меня, когда на нас упала тень, и мы увидели возле нас Яна Мурдоха. Это был математик учебного заведения Стокхерста, высокий худощавый брюнет, такого сдержанного и мрачного характера, что никто не мог назвать себя его другом. Казалось, что он жил в каких-то абстрактных областях, далеких от жизни. Ученики смотрели на него, как на оригинала, и он стал бы для них мишенью насмешек, если бы в нем не текла какая-то чужеземная кровь, проявлявшаяся не только в его смуглом лице и черных глазах, но и в странных вспышках, когда он становился положительно свиреп. Как-то раз ему надоела собачка Макферсона. Он схватил ее и выбросил в окно. За такой поступок Стокхерст, конечно, мог дать ему отставку, но он был очень ценным преподавателем, и это спасло его. Таков был странный человек, появившийся возле нас. Он казался искренно пораженным несчастным случаем, хотя по происшествию с собачкой можно было судить, что между ним и умершим не было особой симпатии.