Ирина Калюжнова: Мы начинаем и выигрываем

– Понятно, так что же ваш директор?

– Пока суммы были небольшими, он все подписывал. Но когда обналичка стала возрастать, запаниковал. Форменные истерики закатывал. В бизнесе в нашей стране честно не бывает, нужно хитрить, и пока суммы обналички были небольшие, он это воспринимал спокойно, а потом вдруг о совести заговорил. Это все равно что заявить: убить человека ножом можно, а застрелить нельзя.

– Может быть, он просто испугался ответственности?

– Возможно, но работа на фирме превратилась в сущий ад. Впрочем, возможно, для конфликтов были и другие причины, но зачем вообще конфликтовать?

– А кто ваши хозяева?

– Вообще-то нашу фирму контролируют двое. Они весь ремонт сельхозтехники в городе захватили.

– Вы можете их описать?

– Постараюсь. Одного зовут Пятак. Это не кличка, это его настоящая фамилия. Он сидел, они оба сидели, но Пятак, если не знать, больше на комсомольца постаревшего похож, на кого-нибудь из партхозактива, а другой – Птица – это кличка, фамилия его Егоров, так тот точно на бандита похож, – черный весь, изломанный, кривобокий и хромает.

– Вы говорили про директора, – напомнил Алексей Тимофеевич.

– Ах да, директор, меня просто тошнило от ненависти к нему, только устроилась так хорошо, а этот идиот все портит. И то, что случилось позавчера…

– Что? – выдохнул он.

Ее по-прежнему не удивляли его вопросы.

– Он был убит возле своей квартиры двумя выстрелами, говорят, так киллеры убивают.

– И что сейчас?

– Ничего, Пятак приходил – нашим отделением фирмы он занимается, – сказал, чтоб я не волновалась, что покойный всегда хорошо отзывался о моей работе, что найдут нового директора.

– Но вы боитесь?

– Нет, я не боюсь, если бояться таких вещей, то вообще работать не надо.

– Тогда что же вас волнует?

– Как что? Ведь это я их убила, у меня черный глаз.

Он чуть не расхохотался и спросил:

– Почему вы так думаете?

– Я давно замечаю, – сказала Елена Ивановна серьезно, – что мои плохие пожелания обычно сбываются. С теми, кто причинил мне зло, случаются несчастья.

Он посмотрел в ее распахнутые глаза и улыбнулся.

– Не думаю, чтоб вы многим желали зла.

– Многим я и не желаю. Но ведь такие вещи неминуемо отразятся на мне или на моей дочке.

Значит, у нее дочка. Он угадал. Она вдруг вскрикнула.

– У меня никогда ничего не получалось, я всегда сама тянула весь воз, – и она заплакала. Она плакала не так, как плачут женщины, когда на них смотрят, красивыми движениями промокая на щеках слезы, а как плачут дети, когда есть кому слушать. Ее лицо по-старушечьи скривилось, а слезы катились из глаз, смывая тушь с ресниц, правда, туши оказалось немного.

– Перестаньте, – сказал он, включая свои самые властные интонации, – перестаньте и возьмите себя в руки.

Такой тон обычно действовал, особенно на женщин. Если человек пришел к психологу, значит, он хочет подчиниться чьей-то воле, чьему-то мудрому совету.

– Не перестану и не возьму! – воскликнула она сквозь рыдания и хлопнула ладошкой по столу. – Я всегда спокойна, я всегда улыбаюсь, дома – для дочки, а на работе мне за это платят, а вы, вы ведь ждете, что я вам заплачу.

И она снова заплакала, всхлипывая с наслаждением. Алексей Тимофеевич в полном восторге смотрел на нее. Она ведет себя совершенно правильно. Ее обаяние разило наповал тех, кто понимает: для него, заплаканная, с размазанной по щекам косметикой, она была очаровательна. А на тех, кто не понимает, не стоило тратить порох, для них она ничем не примечательная женщина, что бы она ни делала. Но, если женщина покоряет сразу и навсегда, одного из тысячи, то ей вполне хватит. Хотя, впрочем, ей трудно найти во всех отношениях достойного ее человека, может быть, поэтому она и плачет, но эта проблема у нее решена, это он тот, кто ей нужен, ей повезло. Кстати, о проблемах. Он сказал:

– Я, конечно, не работаю бесплатно, но и даром денег не беру. Я попытаюсь вам помочь, и, если получится, мы решим вопрос об оплате.

Он, разумеется, никогда и никому такого не говорил. Она посмотрела на него удивленно и уважительно. Глаза у нее были серые с радужной оболочкой, а брови изогнуты, но не подбриты. Он продолжал:

– Перестаньте плакать, теперь нужно, чтобы вы были спокойны.

– Хорошо, – она улыбнулась.

Улыбка не преображала ее лицо, но делала еще более милым. Это улыбается ее душа, думал Алексей Тимофеевич, – можно быть уверенным, что она никогда не репетирует улыбку перед зеркалом.