Анна и Сергей Литвиновы - Предпоследний герой

Советские люди были привычны к очередям. Всюду и везде. В «катрановом кооперативе» их тоже встречала очередь – «черная очередь». Медицинский центр не успевал – да и не мог успеть! – принять всех. Люди, обреченные на смерть официальной медициной, их жены и родители, приходили сюда за последней надеждой. За надеждой – выжить.

Активисты вели списки. В них насчитывалось до тысячи больных. Ежедневно в шесть утра и в шесть вечера проводились переклички.

Организовался черный рынок. Место в первой десятке продавалось за десять тысяч рублей. Место в первой сотне стоило тысячу. Многие умирали, так и не успев попасть на прием. Сколько их таких, Сеня не знал. Даже задумываться об этом было страшно.

И самое ужасное, что ничего нельзя было поделать. Каждый день ровно в двенадцать Ваня Тау выходил на крыльцо медицинского центра. Он увещевал собравшихся. Он говорил о том, что лекарство не апробировано. Он объяснял, что центр не берется за лечение тех, чья болезнь запущена. Он уговаривал людей разойтись. Он умолял не питать напрасных иллюзий.

Все было бесполезно. Очередь только прибывала. Случаи выздоровления или ремиссии – не такие уж, признаться, и частые – немедленно делались достоянием гласности.

Чем меньше Арсений и Иван пытались изображать из себя кудесников – тем упорнее общественное мнение представляло их именно таковыми.

Дважды в месяц Арсений летал в Южнороссийск. Умолял деда Кирилла: больше, больше, больше ловить акул!… Больше, больше присылать в Москву лекарства!…

Арсений организовал в родном городе настоящую рыболовецкую артель. На него работали уже полтора десятка моторок с экипажами по два человека. За каждого выловленного катрана Арсений приказал платить по сто рублей.

К несчастью, начались зимние норд-осты. Ветер в южнороссийской бухте порой поднимался такой, что в море не выйдешь. И Арсений, случалось, возвращался в Москву с пустыми руками.

Как он ни был занят, всякий раз в Южнороссийске Сеня ездил на кладбище к деду. Приносил ему цветы. Просил у него прощения. Прощения за то, что использует его рецепт не только во благо людям – как мечтал дед, – но и для собственной наживы.

А потом Арсений, некрещенный и не воцерковленный человек, шел в единственный в городе храм. И там горячо молился: просил прощения у бога – и даже однажды заплакал прямо в церкви.

Сеня плакал оттого, что понимал: он уже ничего не может поделать. Он выпустил из бутылки самого страшного джинна – химеру под именем Надежда. И загнать ее назад, сделать вид, что ничего не было, ему уже никогда не удастся.

И чтобы не мучиться угрызениями совести, ему оставалось только одно: забыться. То есть: забыть себя.

И единственным верным для этого средством была выпивка.

Вот и сейчас он только уговаривал себя, что ему надо проставиться бывшим коллегам из «Совпромышленности». На самом деле он просто искал повод напиться – все равно, где, и все равно, с кем.

В редакцию Арсений пришел с сумкой, полной водки. Достать «огненную воду», несмотря на талонную систему, «борьбу с пьянством и алкоголизмом» и дикие очереди, не составляло труда. Были бы деньги!… И он заходил с черного хода в магазин «три ступеньки» на улице Осипенко и платил – все равно кому: грузчику, заведующей или продавцу – по пятнадцать рублей за поллитру вместо червонца.

Да, были бы деньги… И тогда очень многое, даже в Советском Союзе, переставало быть проблемой.

Это и утешало, и отчасти примиряло Арсения с его новой работой.

Несмотря на водочные подарки, радость, с какой Арсения встретили в бывшей редакции, выглядела натужной. За ироничными вроде бы подначками («А-а, наш буржуй явился!… Капиталист!… Скоро будешь пароходы скупать?… Или газеты?… Давай, нас купи!…») крылась самая натуральная зависть. «Знали бы они, чему завидуют!» – горько думал Арсений.

Несмотря на подколки, он прилежно выпивал вместе со всеми, кочуя из комнаты в комнату.

С каждой принятой на грудь дозой ему становилось легче. А когда он добрался наконец до родного отдела, ему показалось: кто-кто, а вот долгобородый Ковалев ему нисколько не завидует. А может, тот и в самом деле не завидовал. Ковалев был человеком самодостаточным, а в жизни такие люди, как правило, не тратят душевные силы на зависть.

Ковалев охотно выпил с Арсением. Потом, сдерживая ликование, провозгласил: «У меня книга вышла. В „Советском писателе“. Сборник очерков».

Арсений вспомнил: книгу эту Ковалев составлял, еще когда Сеня только-только в первый раз пришел в редакцию – в восемьдесят третьем году. Она уже была отрецензирована и стояла в плане, когда Сеню посадили, – то есть в восемьдесят пятом. И вот наконец в девяностом году книжка Ковалева добралась-таки до печатного станка. Это, по советским меркам, было быстро. Чрезвычайно быстро.