Уильям Коллинз - Бедная мисс Финч

Луцилла выросла. Однако только когда ей минуло двадцать лет, сбылись надежды ее отца на получение денег.

Дядя Бечфорд умер холостым. Он разделил свое состояние между сестрой и племянницей. По достижении совершеннолетия Луцилле назначался годовой доход в полторы тысячи фунтов на условиях, весьма пространно изложенных в завещании. Условия эти, во-первых, лишали достопочтенного Финча возможности при каких бы то ни было обстоятельствах законно наследовать хотя бы копейку из этих денег и, во-вторых, отделяли Луциллу от отцовского семейства и вменяли ей в обязанность, пока не выйдет замуж, жить у тетки три месяца в году.

Завещание открыто объясняло причину этого последнего требования: «Я умираю, как жил, — писал дядя Бечфорд, — последователем епископальной церкви и торием. Завещание мое в пользу племянницы получит силу лишь в том случае, если она в определенные сроки будет удаляться на время от радикальных влияний, которым подвержена в доме отца, и становиться под надзор женщины, заслуживающей уважения и по происхождению, и по воспитанию, и по убеждениям своим и пр.». Представьте чувства достопочтенного Финча, сидящего рядом с дочерью в собрании родственников, пока читалось завещание. Он встал и, как истинный англичанин, обратился к присутствующим с речью: "Милостивая государыни и государи, — сказал он, — я сознаюсь, что в политике я либерал и что семейство жены моей — диссентеры [5]. В примере нравственного настроения, вызываемого в семействе моем этими двумя обстоятельствами, честь имею вас уведомить, что дочь моя принимает настоящее завещание с полного моего согласия и что я прощаю мистеру Бечфорду". С этими словами он вышел под руку с дочерью. Из слышанного, заметьте, он уже мог сообразить, что Луцилла, пока не замужем, вправе распоряжаться своим доходом по своему усмотрению. На обратном пути в Димчорч достопочтенный Финч заключил небольшую сделку, ставившую дочь его в совершенно независимое положение в отцовском доме и доставляющую отцу ее, как взнос мисс Финч в домашнюю кассу, пятьсот фунтов годового дохода. (Знаете ли, что подумала я, когда услышала это? Я подумала: как жаль что либеральный Финч не был в Центральной Америке со мною и бедным моим Пратолунго! Пользуйся мы его советами, мы спасли бы священное дело свободы, не истратив на него гроша!) Старинная часть приходского дома, до тех пор необитаемая, была отделана, разумеется, на деньги Луциллы. В двадцать первое рождение ее работы по отделке были окончены, первый платеж в домашнюю кассу был внесен, и дочь поселилась как самостоятельная жилица в доме родного отца.

Чтоб оценить по достоинству ловкость Финча, надо знать, что Луцилла, подрастая, обнаруживала все большую и большую неохоту жить в отцовском доме. При слепоте ее беспрерывный крик детей сводил ее с ума. С мачехой у нее не было ничего общего. Отношения с отцом были почти так же далеки. Она могла только жалеть о его бедности и оказывать ему почтение такое, которое родители вправе требовать от детей. Но истинно уважать и любить его — об этом лучше и не говорить. Счастливейшими днями ее были дни, проведенные у дяди и тетки.

С каждым годом она дольше и дольше гостила у Бечфордов. Если б отец, обращаясь к чувству дочери, не сумел увязать пребывание ее в отцовском доме с полною независимостью, то она, достигнув совершеннолетия, или окончательно переехала бы к тетке, или поселилась бы отдельно. Так или иначе, настоятель обеспечил себе пятьсот фунтов дохода на условиях, удобных для обеих сторон, и, главное, удержал дочь у себя на глазах. Ибо, помните, ему грозила в будущем одна ужасная опасность, опасность того, что Луцилла выйдет замуж.

Таково было странное положение этой девушки в то время, когда я поступила в этот дом.

Вы поймете теперь, как озабочена была я, когда, припоминая случившееся в день моего приезда — встречу эту с таинственным незнакомцем, — я спрашивала себя, как же поступить мне в данном случае? Луциллу нашла я одинокой, беззащитной из-за слепоты ее и лишенной при этом матери, сестры, даже друга, которому она могла бы довериться. Я произвела на нее при первой встрече приятное впечатление: она сразу полюбила меня, так же как и я ее. Я пошла с нею на вечернюю прогулку, не подозревая, что происходит в уме ее. Я совершенно неумышленно предоставила случай постороннему человеку усилить впечатление, произведенное на нее странностью его появления, заговорить впервые при ней. В минуту душевного волнения, не зная решительно, кому довериться, бедная, безрассудная, слепая, одинокая девушка открыла сердце свое мне. Как мне теперь поступить? При обычных обстоятельствах это дело было бы просто смешным. Но Луцилла была не в таком положении, как все девушки. Ум слепых по горькой необходимости обращается внутрь, на себя самого. Они отлучены от нас… О! Как безнадежно отлучены!.. И живут в своем темном мире, о котором мы не имеем понятия. Какую отраду мог дать Луцилле внешний мир? Никакой. Печальная свобода ее в том отчасти и состояла, что она могла сосредоточиваться неотступно на идеальном создании своих грез. В тесных границах единственного впечатления, полученного ею от этого человека, впечатления, произведенного на нее звуком его голоса, воображение ее разыгрывалось поневоле среди однообразного мрака ее жизни. Какое состояние! Я содрогаюсь, описывая его. О да, я знаю, легко посмотреть и с другой точки зрения, легко смеяться над безумием девушки, дающей сначала разыграться своему воображению относительно совершенно незнакомого человека, а потом, когда он заговорил, влюбляющейся в его голос. Но прибавьте, что девушка эта слепа; что она привыкла жить в мире грез своих; что нет в семействе ее никого, кто мог бы благотворно действовать на нее. Неужели нет ничего, заслуживающего сострадания в таком положении? Что касается до меня, то хотя я дочь легкомысленного народа, смеющегося над всем, мое лицо показалось мне необычайно серьезным и постаревшим, когда я сидела в этот вечер перед зеркалом, расчесывая себе волосы.