Найо Марш - Занавес опускается

– Лишь до некоторой степени. Ложное обвинение может вытекать из вполне искренних заблуждений.

– Какие же тут искренние заблуждения, если человек пишет анонимки? – возразила Фенелла. – И даже если он вправду заблуждается, мы-то знаем, что обвинение ложное, а следовательно, единственный разумный выход открыто об этом заявить и… и… – Она запнулась, сердито тряхнула головой и по-детски неуклюже закончила: – И пусть тогда все это признают, а виновный будет наказан.

– Давайте попробуем внести ясность, – предложил Родерик. – Вы говорите, вы знаете, что намек, содержащийся в анонимках, – ложь. Откуда вам это известно?

Фенелла победно взглянула на Поля, затем повернулась к Родерику и с жаром принялась рассказывать.

– Это было в тот вечер, когда Соня и миссис Аллен ездили в аптеку и привезли лекарство для детей. Седрик, Поль и тетя Полина поехали на ужин к соседям, а я немного простудилась и умолила не брать меня с собой. По просьбе тети Милли я расставила в гостиной цветы, а потом навела порядок и вымыла раковину в «цветочной комнате», где мы держим вазы. Она между залом и библиотекой. Дедушка купил для Сони орхидеи, и она зашла их забрать. Должна сказать, что выглядела Соня прелестно. Вся такая яркая, блестящая, укутанная в меха. Короче, она вплыла туда и этим своим жутким голосом спросила, где, как она выразилась, ее «букэт». А когда увидела – там была целая ветка совершенно божественных орхидей, – то скривилась: «Ой, так мало! Да они и на цветы-то не похожи». В эту минуту от нее веяло такой пошлой вульгарностью, что я невольно вспомнила все ее поведение в Анкретоне, и меня словно прорвало. Я не выдержала, взорвалась и выложила все, что о ней думала. Сказала, что даже мелкая дешевая авантюристка не смеет вести себя как неблагодарная свинья. Сказала, что ее присутствие в этом доме оскорбляет всю нашу семью и я не сомневаюсь, что, едва она окончательно охмурит дедушку и тот на ней женится, она начнет развлекаться со своими сомнительными приятелями, дожидаясь, пока дедушка не оставит ей все свои деньги, а сам тактично устранится в мир иной. Да, мамочка, я понимаю, сцена была отвратительная, но во мне все словно перевернулось, и я уже не могла остановиться.

– Ах, Фен, бедняжка ты моя, – пробормотала Дженетта.

– Но гораздо важнее другое, – продолжала Фенелла, не сводя глаз с Родерика. – То, как она все это приняла. Должна признать, она вела себя вполне достойно. Очень спокойно сказала, что мне, мол, легко говорить, потому что я не представляю себе, каково оказаться в безвыходном положении, когда нет никаких надежд выдвинуться и сделать карьеру. Да, она понимает, сказала она, что в театре ей ничего не светит и она годится разве что в кордебалет, но и там ей долго не продержаться. Я почти слово в слово помню, что она говорила, и ее дешевый жаргон. «Думаешь, не знаю, что вы все обо мне думаете? Вы думаете, я пудрю Нуф-Нуфу мозги, чтобы ободрать его как липку. Думаете, как только мы поженимся, я начну откалывать такие номера, что у всех челюсть отвиснет. Ах, деточка, через все это я уже прошла, и котелок у меня варит не хуже, чем у других, так что сама допру, как себя повести, чтобы не сесть в лужу». Потом она сказала, что всегда чувствовала себя Золушкой. И что я вряд ли пойму, какой для нее «поросячий восторг» стать леди Анкред. Она была необычайно откровенна и вела себя как ребенок. Сказала, что в мечтах рисует себе, как она будет небрежно называть в магазинах свое новое имя и адрес и как продавцы будут говорить ей «миледи». «Это же обалдеть можно! Миледи – до чего классно звучит!» Мне кажется, она почти забыла о моем присутствии, и, как ни парадоксально, я вдруг почувствовала, что больше не злюсь на нее. Потом она начала расспрашивать меня об этикете, и чей титул важнее, и правда ли, что на званых приемах она будет сидеть на более почетном месте, чем леди Баумстин (Бенни Баумстин – препротивный человечишка, хозяин целой сети мелких эстрадных компаний. Соня работала в одном из его гастрольных шоу). Когда я сказала, что да, она от радости издала что-то вроде боевого клича индейцев, как в американских «вестернах». Все, что она говорила, было, конечно, ужасно, но Соня вела себя так естественно и была так искренна, что даже вызвала у меня уважение. Как она призналась, она сама знает, что не умеет «шпарить по-аристократски», у нее «с этим делом не ахти», но она попросит Нуф-Нуфа научить ее выражаться «маленько поблагороднее».

Фенелла посмотрела на мать, потом перевела взгляд на Поля и беспомощно покачала головой.