Рекс Стаут - Разбитая ваза

Люстры медленно гасли, публика в нетерпении заерзала и затихла. На сцене открылась дверь слева, из нее вышла молодая женщина в платье цвета спелого абрикоса и прошла к роялю. Раздались жидкие аплодисменты, на которые она не обратила внимания. Лицо ее было бледным, а абрикосовое платье делало его просто белым, и Фоксу показалось абсурдным, что никто не сообразил хоть немного ее подкрасить. Наблюдая, как она села на стул, наклонила голову и замерла, он залюбовался ее тонким профилем. В это время дверь снова открылась, и взрыв аплодисментов встретил героя вечера. Ян Тьюсар прошествовал напряженной, но не без грации, походкой на середину сцены, с серьезным видом поклонился публике, выждал мгновение и, невзирая на продолжающуюся овацию, повернул голову к Доре Моубрей. Она опустила руки на клавиатуру, дала тон для настройки, Тьюсар поднял и положил скрипку под подбородок.

Бросив на Диего косой взгляд, Фокс заметил, как левая его рука, на которой не было двух пальцев, судорожно схватилась за запястье правой, как только смычок Тьюсара взметнулся в воздух, чтобы полилось, согласно программке, «восхитительное, печальное анданте».

Ничего не произошло. То есть ничего особенного. Публика вежливо слушала, в меру покашливала и шуршала программками, скрипка и рояль звучали вполне мелодично. Для Текумсе Фокса, который никогда не ходил на концерты, музыка казалась вполне приятной и даже доставляла некоторое удовольствие. Однако к концу пьесы он начал чувствовать некоторое беспокойство. Конечно, Диего, слушавший скрипача затаив дыхание, являл собой пример благонравия, но маленький господин, сидящий справа от Фокса, почему-то укоризненно качал головой.

Когда Тьюсар, бледный, мрачный, опустошенный, опустил смычок и застыл в неподвижности, публика захлопала скорее по привычке и из вежливости.

Фокс наклонился к своему другу и тихо спросил:

— В чем дело? Он сыграл не ту вещь?

Диего мотнул головой, ничего не ответив, однако Фокс услышал, как сидящая перед ним женщина прошептала своему спутнику:

— Ничего не понимаю. Никогда не слышала такого мертвого звука, а я-то уж всего наслушалась. Если он будет продолжать в таком духе, было бы преступлением не остановить его…

Тьюсар кивнул Доре Моубрей, и они начали вторую вещь. Фокс воспринимал музыку так же, как и раньше, но спустя несколько минут он уловил легкий шум в публике. Ему вдруг стало неудобно сидеть, захотелось по-другому скрестить ноги. Маленький господин справа откровенно ерзал и нарочно уронил программку. После того как закончилась пьеса, аплодисменты прозвучали еще более скупо. Фокс даже не взглянул на Диего, он просто заново перекрестил ноги и молился, чтобы последняя вещь, за которой следовал «Обертасс» Венявского, была короткой. Так и случилось. Реакция публики была прежней. Реакция Тьюсара еще короче. С застывшим выражением на бледном лице он несколько мгновений стоял на сцене, глядя прямо перед собой, затем повернулся на каблуках и зашагал прочь. Публика глухо и нестройно загудела. Дора Моубрей, еще бледнее, чем Тьюсар, несколько секунд сидела за роялем, затем вскочила и стремглав побежала к двери.

— Пошли, — прорычал Диего, взявшись за пальто и шляпу.

Фокс забрал свое пальто и последовал за ним по проходу.

В фойе Диего снова прорычал:

— Мне надо выпить.

Фокс кивнул, и они сошли по лестнице в бар.

Текумсе потихоньку тянул из своего стакана виски с содовой, наблюдая за тем, как испанец опрокидывает — одну задругой — двойные порции виски; судя по выражению его лица, к беседе он не был расположен, да и сам Фокс был смущен и не знал, что сказать. Около года назад по настоятельной просьбе Диего он вложил две тысячи долларов в приобретение скрипки для молодого виртуоза, который, как сказал Диего, был или мог бы стать вторым Сарасате. И сегодня его пригласили на концерт, чтобы он своими глазами увидел триумф, в обеспечение которого и он внес свой скромный вклад. И сейчас он испытывал не только смущение, но и некоторое раздражение. Он не хотел идти на концерт. Он ничего не понимал в музыке. В нем не возникло ощущения своей причастности к триумфу другого человека. Он продолжал молча тянуть из стакана, а его приятель угрюмо пялился на пустые бутылки, стоящие на полке бара.

Вдруг Диего повернул к нему голову:

— Ведь ты не знаешь, что там произошло?

Фокс поставил пустой стакан и сказал:

— Нет.

— И я не знаю.

— Видимо, — сказал Фокс, стараясь не слишком навязывать свое мнение, — он так напуган, что не может как следует собраться. Во всяком случае, такой у него вид.