Уолтер Саттертуэйт - Эскапада

Ох, Ева, какая же я идиотка! Видела бы ты меня, когда я стояла там полуголая, а все на меня таращились! Если бы ты слышала, что я бормотала насчет привидения…

Да, привидения. Настоящего привидения, по крайней мере мне так казалось. Огромного, грязного, слюнявого, бормочущего всякие гадости. А эти выпученные глаза, похабный рот и эта его жуткая штука, красная и торчит!

Но сейчас, когда утренний свет, бледный и холодный, безжалостно проникает в окно, я подозреваю, что пережила приступ какой-то мании.

Я вернулась в свою комнату. Привидения уже и след простыл, даже если оно там и было. В соседней комнате, пропахшей мятными конфетами, спит праведным сном Аллардайс. Госпожа Корнель была так добра, что предложила мне коньяку и пригласила остаться на ночь в ближней комнате. Она замечательная женщина, но я-то знаю, где бы я ни находилась, в эту ночь мне уже не уснуть, так что пришлось возвращаться сюда, чтобы рассказать тебе о видениях, которые так меня напугали.

И все же, Ева, это было по-настоящему! Я до сих пор слышу его мерзкое хихиканье и ужасные непристойности, которые он говорил. Во рту у меня до сих пор сохранился привкус страха, застарелый, скользкий и горький, как старая монетка.

Я опять увлеклась. А надо было рассказать все толком.

Увы, призраку придется подождать. Я слышу, как что-то ворочается в соседней комнате. Или это Аллардайс проснулась, или к ней забрел гиппопотам, чтобы порезвиться. Если он заметит Аллардайс, ему непременно захочется продолжить свой род, и шум поднимет на ноги весь дом. Но, так или иначе, мне пора идти. Я отправлю письмо с утренней почтой, а позже, днем, напишу еще.

Когда я проснулся на следующий день, комнату прорезал яркий луч солнечного света. Крошечные пылинки медленно кружились в нем, наподобие микроскопических существ, плавающих в позолоченном солнцем море.

Это был первый солнечный день после нашего отъезда из Парижа. Я уже начал думать, что мне больше никогда не доведется увидеть солнечный свет.

Я взял со столика часы. Без четверти девять. Поздновато.

Я встал с постели, залез в халат, пошлепал к комнате Великого человека и постучал.

— Входите! — откликнулся он.

На нем уже были серые носки, серые брюки, рубашка, галстук и незастегнутый жилет. Он сидел на покрывале, прислонившись к темной деревянной спинке кровати. В руке он держал ручку, на коленях лежал блокнот.

— Доброе утро, Фил, — весело сказал он.

— Доброе утро, Гарри. Почему вы не внизу?

Он улыбнулся. То была невинная улыбка, но я всегда нервничал, когда он так улыбался.

— Фил, — сказал он, — у меня же приказ не покидать комнату без вас, ведь так?

— Получить приказ не означает безоговорочно его выполнять.

— Но для меня означает, Фил. Я же дал слово. — Он сменил тему — Хорошо спалось?

— Неплохо, когда спал, — ответил я.

Он задумался.

— Знаете, я, похоже, все-таки прикорнул этой ночью, потому что мне приснился сон. Очень странный. Я видел вас в наручниках. Вы попросили меня их снять.

— Это был не сон, Гарри. Это была явь.

— Простите?

— Вам ничего не приснилось. На мне действительно были наручники, и я вас попросил их снять.

— Марки «Мюллер и Коль»?

— Вы сами так сказали. А еще вы сказали, что они с пружиной.

— Поразительно. Где вы их достали?

— Подарок. От Сесилии Фицуильям.

— Подарок? С чего бы это мисс Фицуильям дарить вам подарки? И почему наручники?

— Вообще-то они предназначались не мне, а вам. Не возражаете, если я присяду?

— Нет, нет, — сказал он и махнул рукой на стул у письменного стола. — Мне? Что вы хотите сказать?

Я сел.

— Ну, Гарри, судя по всему, мисс Фицуильям в вас влюбилась.

Он удивленно нахмурился.

— Влюбилась? Что вы такое говорите, Фил?

— Она хотела познакомиться с вами поближе. И пошла к вам. А попала ко мне.

— Поближе? — Он вдруг покраснел. — Вы хотите сказать?.. Мисс Фицуильям? — Его голос зазвучал чуть выше. — Фил — нет. Ее отец — английский лорд.

— Гарри, успокойтесь.

— Разве она не знает, что я женат?

— Она еще ребенок, Гарри. Ей просто хотелось поболтать.

Он отвернулся к окну и какое-то время смотрел на него. Затем глубоко вздохнул, с протяжным стоном выдохнул. И покачал головой.

— Опять двадцать пять, — сказал он.

— Опять? — заинтересовался я.

Он с грустью взглянул на меня.

— Такое и раньше случалось, Фил. Много, много раз. Это жуткое проклятие. Женщины определенного, гм, животного склада считают меня неотразимым. Может быть, их привлекает во мне физическая сила. Или чисто мужская манера поведения. Наверное, дело просто в том, что я Гудини, самый знаменитый человек на Земле.