Макс Ладенбург - Тайна кровавой руки. Приключения Фрица Стагарта.

— Он недавно кончил технологический институт?

— Да. Ему было предложено выгодное место инженера в африканских колониях.

— Он его принял?

— Нет. Он колебался до последней минуты. Он усиленно работал над одним изобретением, которое, по его словам, должно было принести ему и славу и деньги. Вообще, в последнее время он сильно изменился. Прежде у него был открытый и веселый характер. Теперь же он стал замкнутым в себе, скрытым и молчаливым. Он часто запирался в свою комнату на несколько дней и я виделась с ним только за столом.

Все мои увещания ни к чему не привели.

Он не изменился, и мне удалось только выпытать у него, что он работает над каким-то важным изобретением.

— Вероятно, в области химии, — заметил Стагарт.

— Нет, — ответила старуха с глубоким вздохом. — Ведь у него не было лаборатории, и он всегда работал в своей комнате. Должно быть, это изобретение не имело связи с его профессией и я убеждена, что именно оно явилось причиной несчастья.

Я предчувствовала, что дело добром не кончится.

Но он повторял всегда одно и то же:

— Я хочу разбогатеть, мама! Быстро разбогатеть!

Затем я должна вам признаться, что у него всегда было очень много денег; откуда он их брал, оставалось для меня тайной. Они появились у него с того времени, как он перестал ночевать дома.

— А! это очень важно, — прервал ее Стагарт, — значит, он проводил ночи вне дома.

— Да. Он часто уходил в одиннадцать часов вечера и затем возвращался в пять, а иногда и в шесть и семь часов утра.

— Вы не знаете, где он проводил ночи?

Старуха покачала головой.

— Я не могла ничего узнать.

— Вы не обращались к нему с вопросами по этому поводу?

— Как же, очень часто. Но он всегда отвечал очень уклончиво. Однажды он объявил мне, что поступил в члены какого-то клуба.

Стагарт записал ее показания и при этом занес в книгу и свои предположения.

— В этом доме есть еще и другие жильцы? — спросил он дальше.

— В третьем этаже живет молодая чета французов, а в четвертом, в котором, собственно говоря, имеются всего две мансардных комнаты, живет портниха.

— Я был бы вам очень обязан, — проговорил, поднимаясь, Стагарт, — если бы вы мне показали комнату вашего сына.

Старуха указала рукой на дверь.

— Вот она. Вы можете пройти в нее.

Мы вошли в соседнюю маленькую комнату, убранную просто, но со вкусом.

Платье убитого лежало еще так, как его нашли сегодня утром.

Кровать была смята, но ничто не указывало на какую-нибудь борьбу.

На стенах висели фотографии родственников и знакомых дам убитого.

Стагарт внимательно осмотрел всю комнату, заглянул во все углы.

Я видел, что на лице его появилась выражение досады.

Он покачал несколько раз головой, видимо, не скрывая своего разочарования.

Вдруг он подошел к окну.

Глаза его заблестели, лицо его прояснилось, и выражение торжества блеснуло в его взгляде.

Я подбежал к нему и взглянул по направлению его взора.

Но Стагарт смотрел в глубоком раздумье в пространство и так как я видел, что теперь не время расспрашивать, то я ломал себе голову, что же именно могло его так приятно поразить.

Но я не нашел ничего.

Стагарт обернулся и подошел к старухе.

— Благодарю вас, госпожа Мазингер, — сказал он, протягивая ей руку. — Я сделаю все, что только в моих силах, для того чтобы выяснить это темное дело и доказать вам, что сын ваш не был самоубийцей.

Старуха разрыдалась и мы молча вышли.

— Мы должны еще осмотреть труп, — проговорил Стагарт, выходя со мной на улицу. — Я не могу себе представить, чтобы на трупе не было каких-нибудь следов, которые послужили бы нам для разъяснения этого загадочного убийства.

— Ты, значит, не веришь больше в самоубийство Мазингера? — спросил я.

— Конечно, нет.

— Но ведь он должен был защищаться, когда его клали в печь?

— Вероятно, — ответил Стагарт, — если только его предварительно не усыпили каким-нибудь наркотическим средством.

Мы скоро доехали до морга, и сторож привел нас в комнату, в которой находился труп несчастного.

Он лежал со скрещенными на груди руками, покрытый несколькими венками из роз и хризантем.

Раны от ожогов на лице производили ужасное впечатление и на лице его застыло выражение страшной боли, которую, очевидно, испытывал убитый. Все черты лица были искажены, рот был открыт, глаза глубоко впали.

Я не имел силы долго смотреть на изуродованный труп и сел в сторонке, в то время как друг мой исследовал труп.