Марджери Аллингем - Тигр в дыму

Едва он заговорил, как его узнали — луч скользнул прочь и устремился к дверям, проверяя их одну за другой, — череда перепуганных взглядов, ищущих ловушку. Но алые занавеси в дверных проемах оставались неподвижны; стояла полная тишина.

Во время одной из таких вспышек Эйврил заметил позади скамью и теперь, нащупав ее, сел, пряча руки в складках подола. Тело боялось, и его дрожь несколько обескураживала каноника, но разум его был спокойным, свободным и на удивление радостным. В церкви старый настоятель почувствовал себя привычно уютно, и неожиданно громко прокашлялся, как обычно перед проповедью.

— Цыц!

Старинным этим стенам никогда не доводилось слышать ничего ужаснее этого шепота. Лента фонарного луча упала и погасла, и в темноте раздался шорох легких шагов по полированному дереву. И снова тишина.

Она тянулась еще несколько мгновений. Острый луч заметался от двери к двери, уходя и снова возвращаясь, не находя ничего. В здании было все так же тихо и пусто.

Наконец раздался негромкий смех, в которой сквозило такое облегчение, что впору было счесть его веселым. Эйврил вздрогнул. Смех раздался совсем рядом, на лбу у каноника выступили капли пота, но никакой тревоги он не почувствовал.

— Вы одни, — в шепоте слышалось недоверие и одновременно насмешка.

— Разумеется, — оскорбился Эйврил, и был, как водится, вознагражден за правдивость.

— Значит, позвонили. Предупредили, — тихий шепот стал еще тише.

Теперешний голос показался Эйврилу более взрослым, чем в тот раз, но от его звука по-прежнему делалось не по себе. Он звучал фальшиво. Все подлинное, было замаскировано в нем дешевеньким враньем.

— Нет, — отвечал он, благодарный своей звезде, что она спасла его от подобной ошибки и что теперь он может сказать правду. — Нет. Никто не знает, что мы с тобой здесь.

— Вы… старый болван! — чудовищный эпитет был столь грязным, что Эйврил его попросту не уловил, либо не расслышав, либо не поверив своим ушам.

— Поди сюда и присядь! — произнес он.

Не последовало никакого ответа, кроме легкого шороха, тихого, похожего на топоток крысы по черепице, и когда наконец послышался голос, то донесся он из-за спины каноника.

— С превеликим удовольствием! — и затем, в той напускной развязной манере, которая так претила старому Эйврилу. — Ну, что скажете. Падре? Только не надо этой тягомотины про Блудного Сына!

При этих словах все худшее в душе Эйврила взвилось на дыбы, и он бы проиграл все с первого хода, если бы не обуздал свой гнев и свои ощущения, и уловил подбирающийся к нему, сквозь аромат книг и цветов, запах, который всякое существо, будь то зверь или человек, узнает сразу. Эйврил почуял запах страха.

И одновременно в памяти всплыл портрет пятнадцатилетнего мальчишки, каким он его тогда запомнил, и, как ему отчасти казалось, разгадал, вопреки резким теням и ничего не высвечивающим бликам протокольной фотографии. Он сызнова уловил ту же трагическую печать, исказившую юное лицо, короткую верхнюю губу и непрозрачные тускловатые глаза, голубые, как цветы горечавки, — глаза, в которых не отражалось ничего.

В бегах! Ужас этой реальности заслонил собой все прочие мысли.

— Как же ты, наверное, устал! — произнес священник.

Во тьме послышалось бормотание, такое тихое, что он не разобрал слов. Он ощутил удивление и недоверие и растущую ярость, но не в себе самом, а за спиной. Человек стоял совсем рядом.

— Да что вы комедию тут ломаете?

Вопрос прозвучал так тихо, что каноник едва расслышал его, но угроза в нем угадывалась безошибочно.

— Мать говорит, будто вы уже все знали сегодня утром, когда зашли к ней, она божится, будто вы никогда не придуриваетесь. Мы не стали рисковать. Она подыскала нам другое местечко. Но я вернулся, потому что вспомнил, что вы обычно прячете тут свои вещички…

— Не прячу, — запротестовал Эйврил, — а храню!

— Тише. Мы не в лесу. Чего ради вы пришли сюда ко мне один?

Эйврил не дал ответа, поскольку такового не имел. Вся его житейская трезвость, которая никогда не была его сильной стороной, задавала ему тот же вопрос. Одиночество и тревога подступили к нему, но он отбросил их прочь, и дрожь прекратилась. Он очень обрадовался, поскольку почувствовал уже, как рука скользнула по его плечу, уточняя его местонахождение.

— Вы что — мой отец?

Вопрос прозвучал внезапно. Огромность, которую он в себе вместил, не осталась незамеченной каноником, но и не шокировала его. Человеческий грех, будь то реальный или вымышленный, не шокировал Эйврила никогда, и в этом была его сила. Все внимание старого священника переключилось на то, чтобы ненароком не причинить боль.