Марджори Эллингем - Смерть призрака

Том приблизился к Бэлл, и она выразила при виде него ту сердечную приязнь, которая составляла основу ее шарма.

— Дорогой мой, я так рада вас видеть! Я слышала, что у вас все идет хорошо. Вы привезли фотографии? Джонни всегда предрекал вам большое будущее.

Он вспыхнул — Бэлл была так искренна! Но сразу же, устыдившись своей радости, он пожал плечами и печально заметил:

— Я всего лишь декоратор кинотеатров. Спросите у Макса. Он всегда может отличить хорошую коммерческую работу от искусства.

Но Бэлл не хотела сдаваться. Она взяла гостя под руку.

— Расскажите-ка мне все, — настойчиво попросила она. — Вы жили в старой мастерской в Сан-Джиминьяно? А что, бедная старая Теодора еще жива? И так же ли плоха ее кухня? Вы знаете, Джонни как-то скормил одному из ее отпрысков омлет, который она прислала нам на ужин. И конечно, эта старая греховодница вынуждена была весь следующий день выхаживать своего бедного малютку.

Такое нестандартное описание характера великого человека было воспринято должным образом, но Макс никак не желал упускать из рук бразды правления. Злорадно сверкнув глазами в сторону Линды, которая, закурив сигарету, разглядывала творение своего дедушки беспристрастно критическим взглядом коллеги по ремеслу, Макс обратился к Дакру.

— А как понравился Лондон милейшей Розе-Розе? — спросил он и добавил, обратившись к Бэлл: — Какое романтическое имя, не правда ли, мадам?

— Это ваша новая модель? — спросила Бэлл, все еще не отрывая взгляда от молодого художника.

— Да, она из семьи Розини. Вы их помните? Мне кажется, она прижита от немца. У нее исключительно современная внешность. Тевтонская прививка сделала ее на редкость плоской. Я почти год использовал ее в качестве модели. Но у нее совсем неважные ноги.

Бэлл, слушавшая это несколько специфическое описание с полным пониманием, с мудрым видом наклонила свой белый чепец.

— У всех Розини слегка коротковатые ноги. Вы не помните Лукрецию? Вокруг нее было много суеты тридцать лет назад. Она была названа наследницей моделей Дель Сарто, но долго работать не смогла и быстро выдохлась.

— Эта девушка может быть вам очень полезна, — протянул Макс, вновь покосившись на Линду, — поскольку вы привезли ее без официальной лицензии на род занятий и все такое.

Дакр посмотрел на него с вялым удивлением.

— Разумеется, эта девушка может быть очень полезна, — произнес он холодно. — Надежную модель, не уродку и не слишком темпераментную, труднее всего раздобыть. Эта девушка может часами сидеть неподвижно, как скала.

— Какое исключительное добавление к ведению хозяйства на Друри Лэйн! И сколько же достойный д'Урфи доплачивает за женские прелести?

Макс сказал это подчеркнуто оскорбительно, вновь бросив косой взгляд на Линду.

И вдруг она поняла, на что он намекал.

— Роза-Роза — одно из чудеснейших существ, известных мне, — сказала она угрожающе спокойно. — У нее фигура цыганки, которую написал Джон, и лицо бесенка. И Матт и Том оба без ума от того, что она говорит. А вы попросту мерзкий трусливенький пакостник и ублюдок!

Она шагнула к нему и влепила ему оглушительную пощечину тыльной стороной ладони. На желтой щеке Макса зардела красная отметина.

Это нападение было столь внезапным и недопустимо резким, что шоковое молчание в огромной комнате продлилось несколько мгновений, пока Линда не выбежала наружу.

И потом, только потом, мистер Кэмпион припомнил все опасные признаки, мелькавшие на внешней поверхности этой странной пантомимы, которая была репетицией будущей церемонии воздания почестей прихоти умершего человека.

Макс мрачно рассмеялся и накинул покрывало на картину, отвернувшись от присутствовавших. Дакр смотрел вслед девушке, яростно качая головой. Донна Беатрис твердила «Овен, Овен!» с выражением некоторого превосходства личности, посвященной в тайны, не доступные другим, а Бэлл с полными слез глазами и гримасой жалости на лице неодобрительно повторяла: «Моя дорогая, о моя дорогая!»

В великие девяностые годы, когда «Искусство» и «Академия» в представлении публики были синонимами, в воскресенье накануне конкурсного отбора картин обычно проводилось нечто вроде фестиваля. В каждой студии королевства торжественно развешивались картины, предназначенные для показа отборочной комиссии. Но поскольку нередко это для некоторых картин оказывалось первым и последним публичным показом, то из таких встреч художники старались извлечь максимум полезного, а во время чаепитий или за рюмкой черри-бренди выбалтывалось много технических секретов мастерства.