Альфред Мейсон - Узник опала

«Сюда», – тихо сказал Робин Уэбстер и повел пас к задней части дома. Здесь нас ожидал мосье де Мирандоль, и мы под! – шлись по лестнице к маленькой комнате за конференц-залом, войдя в нее через дверь в стенной панели. На стуле лежало облачение аббата Форьеля.

Мосье де Мирандоль нервничал. Его лицо покраснело, а руки дрожали. «Вы готовы? – спросил он. – Уже пора».

Эвелин Девениш разразилась пронзительным смехом. «Это момент моего торжества! – сказала она. – То, что случилось в старину, повторится вновь. И я одержу победу так же, как ее одержала она!»

Это были слова гадалки или шарлатана, предсказывающего будущее, но их произнес голос настолько страстный, что я не могла усомниться в искренности его обладательницы.

«Повелитель Земли! – воскликнула Эвелин и перекрестилась задом наперед большим пальцем. – Верни его мне!» Она смотрела на Робина Уэбстера, сверкая глазами сквозь прорези черной шелковой маски. На ней была длинная накидка, и я впервые заметила, что она в домашних туфлях на босу ногу. «Верни его мне!» – повторила Эвелин, и де Мирандоль взял ее за локоть.

«Пошли!» – сказал он и повел ее в зал, закрыв за собой дверь. Я услышала щелканье выключателей, а через несколько минут шаги и негромкое бормотанье людей, входящих в помещение и занимающих свои места.

Тем временем Робин Уэбстер стоял неподвижно, как статуя, уставясь в пол. Подняв взгляд со вздохом облегчения, он сбросил длинный плащ, под которым оказалась сутана священника, медленно надел стихарь и епитрахиль, достал что-то из кармана плаща, спрятал это в рукаве, а потом повернулся и посмотрел на меня. Я уже сбросила свое домино. Робин указал на стол, где стояло кадило с золотыми цепочками, наполненное ладаном, рядом с которым лежал коробок спичек. Я чиркнула спичкой, зажгла ладан и взяла кадило в руку. Из него повалил черный как смоль дым, наполнив комнату едким удушливым запахом. Все это время Уэбстер не сводил с меня глаз. Каждую секунду я ожидала крика: «Кто вы?» Но никакого крика не последовало. Я смотрела на него, помахивая кадилом, и, хотя видела его только сквозь пелену дыма, меня не покидало чувство, что его немигающий взгляд проникает под мою маску. Но внезапно я поняла, что этот взгляд ничего не видит. Робин был поглощен своими мыслями. На его губах мелькала улыбка, а правая рука ощупывала левый рукав, проверяя, на месте ли спрятанный там предмет. Теперь я знаю, что он предвкушал момент, который освободит его от надоевшей любовницы.

«Пора», – сказал Уэбстер и открыл дверь. Яркий свет едва не ослепил меня.

Я последовала за ним с молитвой на устах и со страхом в сердце. Но я уже не боялась того, что допущу ошибку и буду разоблачена. Этот страх остался позади. Очевидно, меня одурманили пары ладана. Но в тот момент я испытывала ни с чем не сравнимый ужас, что я увижу самого Сатану среди тех, кто ему поклоняется, который сеет смерть своим указующим перстом. От него меня не защитила бы никакая маскировка. Я шла как в тумане – комната расплывалась у меня перед глазами. Но вскоре зрение прояснилось, и я увидела помещение, наполовину заполненное людьми в масках и длинных накидках. Но под накидками женщин кое-где можно было разглядеть белизну плеч и блеск драгоценностей. Все они бормотали и перешептывались, так что комната гудела, словно пчелиный улей. Когда Робин Уэбстер распростерся перед алтарем, я заняла место позади него и увидела, что алтарь представляет собой живую женщину!

Огромная люстра на потолке освещала триптих, в центре которого был изображен прекрасный юноша с печальными голубыми глазами, и Эвелин Девениш, лежащую на спине абсолютно обнаженной на черном покрове. Ее глаза были закрыты, но грудь тяжело вздымалась и опускалась, а руки были распростерты таким образом, что вместе с телом образовывали форму креста. Тогда я поняла смысл ее слов в маленькой комнате: «Я одержу победу, как ее одержала она».

Ибо точно так же, около двух с половиной веков тому назад, мадам де Монтеспан лежала в качестве алтаря перед аббатом Гибуром, надеясь воскресить остывающую страсть ее царственного любовника. И ей это удалось.

Робин Уэбстер начал служить мессу, бормоча латинские молитвы, как предписывал ритуал. Я двигалась из стороны в сторону, размахивая кадилом и преклоняя колени. Это была самая настоящая месса, которую служили ради обмана. Только когда плоть станет хлебом, а кровь – вином, могла начаться дикая оргия почитания Сатаны, которая через полчаса превратит комнату в свинарник. А пока что молитвы истинному Богу следовали одна за другой, и я, двигаясь от одного края алтаря к другому, видела мой золотой браслет, поблескивающий на запястье Эвелин Девениш и темное пятно лака на ее ладони. Я вспомнила, что Эвелин назвала себя суеверной, прося у меня браслет, и сейчас она и впрямь вернулась к самому древнему суеверию в мире, согласно которому если в этот момент на ней будет что-нибудь, принадлежащее мне, то вся моя притягательная сила перейдет к ней. С приближением кульминации тело Эвелин начало дрожать, глаза открылись, устремив взгляд на Адониса, а изо рта стали вырываться сдавленные крики, похожие на стоны раненого зверя. Робин Уэбстер взял чашу, поднял ее над головой, а затем поставил ее между грудями Эвелин и склонился над ней, шаря в рукаве. Крики перешли в протяжный вой, судороги сотрясали Эвелин с головы до ног, из горла вырвалось хриплое бульканье, потом ее тело расслабилось, вновь став неподвижным. Робин опять поднял чашу, и бормотанье в комнате прекратилось. Обернуться я не могла, но была уверена, что все собравшиеся окаменели от ужаса. Я стояла слева от ног Эвелин, и спина Робина Уэбстера не давала мне что-либо увидеть. Он поднял чашу в третий раз, и публика зашуршала, как кукуруза на ветру. Бормотанье становилось все громче, казалось все более истеричным. Робин наклонился с чашей в руке, и я услышала, как в нее вливаемся жидкость. Внезапно какая-то женщина громко закричала, послышались звуки отодвигаемых стульев, но шум перекрывал торжествующий голос Робина Уэбстера, протягивающего руки с чашей между ладонями к изображению Адониса: «Приветствуй же тех, кто тебе поклоняется! Ты получил жертву, достойную тебя! Явись!»