Эллери Куин: Смерть в Голливуде

— Да нет, стоимостью не более семидесяти пяти центов.

— Значит, простой ошейник. — Эллери лениво откинулся в кресле и вытянул ноги. — Что же дальше, Лаурел?

— Симон и Ичиро, наш слуга, перенесли папу в спальню. Я тем временем бегала за бренди, а наша экономка миссис Монк вызвала врача. Он живет на Кастильен-Драйв, и прибыл буквально через несколько минут. Папа тогда еще не умер.

— Понятно, — сказал Эллери. — А что было написано в этой записке, которую ваш отец достал из серебряной коробочки на ошейнике мертвой собаки?

— Этого-то я как раз и не знаю.

— Вот это досадная неожиданность!

— Понимаете, когда он упал без чувств, бумага была у него в руках, он смял ее в комок. Сначала мне было не до нее, а когда пришел доктор Волюта, я вообще о ней забыла. Но ночью вспомнила и при первом же удобном случае — наутро — спросила папу. Стоило мне упомянуть о записке, как он резко побледнел и забормотал: «Ох, это ерунда, сущая ерунда», а я поскорее сменила тему. Но когда доктор Волюта в очередной раз заглянул проведать папу, я отвела его в сторону и спросила, не видел ли он записки. Он ответил, что разжал кулак отца и положил смятую бумажку на ночной столик рядом с кроватью, не читая. Я обращалась к Симону, Ичиро и экономке, но все отвечали, что не видали записки. Скорее всего папа обнаружил ее, когда пришел в себя, и забрал.

— И с тех пор она вам не попадалась?

— Нет. Хотя я усиленно искала ее. Думаю, что папа ее уничтожил.

На это Эллери ничего не ответил.

— Ну ладно. Значит, собака, ошейник, коробка. Что с ними?

— Знаете, мы были так обеспокоены состоянием папы, что о собаке как-то позабыли. Помню, я сразу же сказала, чтобы ее убрали. Я имела в виду, чтобы ее просто убрали с порога, но на следующий день, когда я вспомнила о ней, миссис Монк сказала, что она вызвала ветеринарную службу, или что-то в этом роде, и они увезли собаку.

— Да-а, ищи теперь ветра в поле… — мрачно прокомментировал Эллери, покусывая ноготь. — Хотя вот этот ошейник и коробочка… А вы уверены, что реакция вашего отца не была вызвана просто-напросто видом мертвого животного? Может быть, он очень боялся собак? Или, — прибавил он внезапно, — смерти?

— Он обожал собак! Настолько, что, когда наша Сара скончалась от старости в прошлом году, он отказался заводить другую собаку. Он сказал, что терять их слишком тяжело. Что касается смерти как таковой, то я не думаю, чтобы эта перспектива особенно волновала папу. Во всяком случае не настолько, чтобы он мучился ею. Да, он ужасался при мысли о затяжной и обременительной для окружающих болезни, с постоянными болями. Поэтому не раз выражал надежду, что, когда пробьет его час, он тихо угаснет во сне. — Вот и все. Я ответила на ваш вопрос?

— И да, и нет, — сказал Эллери. — А был ли он суеверен?

— Да вроде нет. А что?

— Вы сказали, что он умер от страха. Вот я и пытаюсь выяснить его причины.

Лаурел помолчала. Потом сказала:

— А ведь вы правы. То есть, в том, что у него были какие-то причины для страха. Но уж собака-то его никак не могла испугать. — Она обхватила руками колени и неподвижно уставилась прямо перед собой. — Мне показалось, что эта собака не произвела на него никакого впечатления, пока он не прочел записку. А может, и потом она не играла никакой роли, я не знаю. Но вот содержание записки самым страшным образом потрясло его. Это точно! Я никогда раньше не видела его перепуганным. Причем до такой степени. Я готова поклясться, что когда он прочел записку, то уже как бы и умер… Он лежал тогда, как мертвый. Эта записка поразила его в самое сердце. — Она обернулась лицом к Эллери. Глаза у нее оказались зеленоватыми, с коричневыми крапинками, слегка навыкате. Она сказала:

— Эта записка могла напомнить ему то, что он сам давно позабыл. Что-то настолько важное, что заставило даже Роджера впервые за пятнадцать лет выбраться из своей конуры.

— То есть? — не понял Эллери. — Это еще что за фокус?

— Я же говорила вам — Роджер Приам, папин партнер и старейший друг. Роджер вышел из дома.

— Впервые за пятнадцать лет?! — воскликнул Эллери.

— Пятнадцать лет назад его разбил паралич. С тех пор он передвигается в инвалидном кресле на колесах, и с тех же самых пор отказывается покидать пределы своего дома. А все из-за больного самолюбия! В свое время он был, говорят, ничего себе мужик, видный. Очень гордился своей силой, физической силой. Поэтому мысль, что его увидят беспомощным, была для него невыносима. И из-за этого он со временем сам стал просто невыносим.