Филлис Джеймс - Двенадцать ключей Рождества [сборник рассказов]

Она поднесла к глазам его записку и прочитала вслух:

— «Это был ребенок». Вы, конечно, правы. Четырехлетний Хьюберт Боксдейл убил своего деда. Вы подписались «Адам Дэлглиш». Но это имя никогда не всплывало в связи с тем делом.

— Я детектив Столичной полиции, но здесь не по долгу службы. О деле знаю очень давно от своего близкого друга. И мне из естественного любопытства хотелось узнать правду. Вот у меня и созрела версия.

— И вы, как тот позер Обри Глатт, хотите написать книгу?

— Нет. Я вообще никому ничего не расскажу. Даю слово.

В ее голосе прозвучала ирония:

— Большое спасибо. Я умираю, мистер Дэлглиш. Говорю вам это не потому, что хочу вызвать жалость, да с вашей стороны было бы наглостью ее и выказывать. Вот уж чего я никогда не желала и не просила, так это чтобы меня жалели. Просто хочу объяснить, почему для меня больше не имеет никакого значения, что вы скажете или сделаете. Но у меня тоже есть естественное любопытство. И ваша записка была предназначена, чтобы разбередить его. Да, я хочу выяснить, как вам удалось докопаться до истины.

Дэлглиш вытащил из-под кровати скамеечку для посетителей и сел рядом с ее постелью. Мисс Годдар не смотрела на него. Руки, в одной из которых была зажата его записка, не двигались.

— Все, находившиеся тогда в Коулбрук-Крофте, кто мог убить Огастаса Боксдейла, были тщательно проверены — кроме одного человека, которого никто не принимал во внимание, маленького мальчика. Он был умненьким, умел ясно выражать свои мысли. И совершенно очевидно, что в те дни он был предоставлен самому себе. Его няня не сопровождала семейство в поездке, а слуги, оставшиеся на Рождество в Коулбрук-Крофте, были загружены дополнительной работой и заботами о младенцах-близнецах. Вероятно, мальчик значительную часть времени проводил с дедушкой и его новой женой, которая тоже чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Наверное, ходил за ней по пятам и мог видеть, как она готовила свой мышьяковый раствор. Когда он, как всякий любознательный ребенок, поинтересовался, зачем этот раствор нужен, она могла ему ответить: «Чтобы быть молодой и красивой». Мальчик любил дедушку, но не мог не понимать, что тот отнюдь не молод и не красив. Наверное, проснулся вечером от переедания и волнений, связанных с рождественскими праздниками. Предположим, он направился в комнату Аллегры Боксдейл в поисках утешения и, чтобы не быть одному, увидел там тарелку с кашей и миску с мышьяковым раствором, стоявшие рядом на умывальном столике. Мальчик решил, что может сделать что-то хорошее для дедушки. А кто-то стоял незамеченным напротив дверей и наблюдал за ним.

— Значит, вы прятались за шторами в коридоре и все видели через открытую дверь?

— Разумеется. Мальчик влез коленками на стул, пухлыми ручками ухватил миску с ядом и очень осторожно влил какое-то количество в дедушкину кашу. Я наблюдала за ним, пока он не поставил миску на место и не накрыл ее снова салфеткой. Потом слез со стула, аккуратно вернул его к стене, протопал в коридор и вернулся обратно в детскую. Через несколько секунд Аллегра вышла из ванной, и я видела, как она понесла кашу дедушке. Секунду спустя я вошла в гардеробную. Миска с ядом была тяжеловата для маленьких ручек Хьюберта, видимо, он расплескал немного жидкости, я заметила крохотную лужицу на полированной поверхности умывального столика и промокнула ее своим носовым платком. После этого я долила воды из графина в миску, чтобы не было заметно, что уровень жидкости понизился. Это заняло пару секунд — и я была готова присоединиться к Аллегре и дедушке в спальне, где сидела возле его постели, пока он ел кашу.

Я наблюдала, как он умирает, без жалости и угрызений совести. Я одинаково ненавидела их обоих. Дедушка, который обожал, ласкал и баловал меня все мое детство, деградировал и превратился в отвратительного старого распутника. Он не мог не лапать Аллегру, даже когда я находилась в комнате. Отверг меня и семью, поставил под угрозу мою помолвку, сделал саму нашу фамилию посмешищем в глазах всей округи — и это ради женщины, которую моя бабушка не наняла бы даже прислугой. Я хотела, чтобы они оба умерли. И вот они вскоре должны были умереть. Но не от моей руки. Я сумела обмануть себя, убедить в том, что это сделала не я.

— Когда она догадалась? — спросил Дэлглиш.

— В тот же вечер. Когда у дедушки началась агония, Аллегра вышла в гардеробную за водой, чтобы смочить ею салфетку и положить ему на лоб. Тут-то она и заметила, что уровень воды в графине понизился, а на столе осталось пятно от промокнутой лужицы. Я должна была сообразить, что Аллегра увидит его. Ведь ее глаз был натренирован замечать мелочи. Сначала она подумала, что Мэри Хадди расплескала воду, когда ставила поднос с кашей на столик. Но кто кроме меня мог промокнуть ее? И зачем?