Николас Мейер: Учитель для канарейки

Как я упоминал уже не раз, Холмс был тщеславнее любой кокетки, насколько дело касалось его талантов, однако одним из основных орудий в его деликатном ремесле являлось умение молчать (Надо иметь в виду, что он не был более единственным детективом-консультантом в мире).

Поэтому он только приветствовал мое присутствие в его Вселенной. Если Холмс являлся солнцем в своем собственном космическом пространстве, то я держался на его орбите дружественным спутником, греясь отраженным светом этой звезды. Я описывал его подвиги, когда он позволял мне, и несмотря на то, что Холмс мог критиковать мою работу и насмехаться над моей «склонностью к мелодраматизму», как он выражался, я знал, что в глубине душе он наслаждается той популярностью, которую обеспечила ему публикация моих работ. Когда он, наконец, разрешил мне издать описание его дартмурского триумфа, типографии еле успевали удовлетворить растущий спрос читателей. Некоторые говорили, что Хаунд был высшей точкой карьеры Холмса.

Однако, существовало множество дел, о которых публика не имела ни малейшего представления, и одной из причин моего трехнедельного удаления от активной деятельности (хотя Холмс и не знал об этом) была надежда уговорить его заполнить некоторые пробелы в хронологии.

Оставалось только вычленить пропущенные дела и выпросить у Холмса разрешение опубликовать их описание. Холмс очень любил секреты, что есть, то есть, и хранил в кладовке своей памяти множество соблазнительно неясных намеков и любопытных историй. Я не могу забыть, к примеру, как в течение семи лет он благополучно скрывал от меня существование собственного брата, Майкрофта. И открылся этот поразительный факт просто так, между делом. Помню, насколько я был ошарашен, узнав, что его брат живет в Клубе Диогена на Пэлл-Мэлл, всего-то в двадцати минутах ходу от нашего собственного обиталища.

— Да, но он живет в совершенно другом мире! — ухмыльнулся Холмс, когда я обратил на это его внимание.

Я бы так и не услышал целиком историю Учителя для канарейки, если бы не попытался однажды выжать из него подробности его странствий после смерти его противника, профессора Мориарти.

Дни были теплыми и приятно долгими; труды Холмса увенчались успехом, о чем можно было судить по непрерывному жужжанию вокруг дома. Он как раз счастливо собирал новый сладкий урожай, когда я набрался смелости воззвать к нему.

— Привет, Уотсон, и что же привело вас на место моих трудов? — радостно поинтересовался он. — Двигайтесь осторожнее, дорогой друг. Они не знают вашего запаха.

— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы заглянули на место моих трудов, как только вам это будет удобно, — предложил я, настороженно озираясь. — В мой кабинет, — пояснил я, заметив, что он не понял, что я имел в виду.

— Дайте мне только несколько минут, чтобы привести себя в порядок, будьте добры.

Двадцать минут спустя я усадил его на стул возле видавшего виды соснового столика, который реквизировал для своих нужд, и налил ему чашку чая, в котором он размешал щедрую порцию своего нового увлечения.

— Итак, Уотсон, что привело вас в мой улей?

— Любопытство.

— Вас интересуют мои пчелы? — я увидел, как осветилось его лицо в предвкушении пространных ответов на мои вопросы и возможности, наконец-то, разделить со мной свою страсть.

— Меня интересуют даты.

Он заметно помрачнел и потянулся всем своим худощавым телом, с недовольной гримасой.

— Холмс, я вынужден настоять. Некоторые явные несоответствия превратили меня в посмешище. Вот, например, период с 1891 по 1894 годы.

Он улыбнулся и закатил глаза.

— То, что называется «Пропущенные годы».

— Когда вы покинули профессора…

— Мориарти, — с нажимом произнес он [11] Холмс здесь явно намекает на договоренность с Уотсоном представить публике вымышленную историю о смертельной дуэли на Рейхенбахском водопаде. Правду можно было открыть не ранее смерти Фрейда, и Уотсон неукоснительно соблюдал это условие (см. Раствор в семь процентов ). .

— Хорошо, когда вы покинули профессора Мориарти. То, что вы мне рассказали о своих приключениях до возвращения в Лондон, совершенно неправдоподобно.

— Мой дорогой друг, если вы так и будете упорно писать о ламах, употребляя женский род, ничего удивительного, что у читателей создастся впечатление, что я был в Перу, а не в Тибете. И если августейшего деятеля можно перепутать с южно-американским млекопитающим, то мое сообщение о встрече с Верховным ламой представляется нелепицей. То же самое происходит, когда вы, — заторопился он, не дав мне возразить, — пишете Монпеллье с одним «л» — ваши вечные сложности с названиями, мой дорогой Уотсон! — и хотите убедить читателей, что я был во Франции, а не в столице Вермонта.