Буало-Нарсежак - Разгадка шарады — человек. Полное собрание сочинений. Том 4

Он перекрестился, и тут вошли работники похоронного бюро. Когда гроб погрузили в фургон, распорядитель открыл дверцу.

— Члены семьи, — пригласил он.

Мы и не подумали об этой детали. В общем-то, все те, кто перенес трансплантацию, являлись членами семьи. Но Режина, серьезная и скорбная, как вдова, незаконно и самоуправно села в машину, и больше никто не осмелился последовать за ней. Мусрон взял Гобри за руку.

— Он поедет со мной! — заявил он. — Можете не волноваться. А профессор нас не сопровождает?

— Нет. Он вынужден заниматься Нерисом.

— Ну тогда вас подвезу я.

Мы ехали за катафалком, все молчали. Желая прервать нависшую тишину, я наклонился к Симоне:

— Вы шокированы, правда? Из-за Режины?

— Правда, — призналась она. — Начать с того, что, говоря откровенно, это неприлично… И потом, между этой женщиной и нами отныне существует… понимаете?.. своего рода сообщничество, что-то нечистое, сомнительное… А что, теперь она постоянно будет нашим придатком?

— Мне кажется довольно затруднительным держать ее в стороне.

— Вы хотите сказать, что мы персонифицируем ее любовника?

Услышав эти слова, Эрамбль воздел руку к небу.

— Это немыслимо! — вскричал он. — Значит, по-вашему, мы обязаны пригласить ее на нашу свадьбу?

Мы явно увязли в абсурде.

— Что вы об этом думаете, аббат?

Священник сложил ладони вместе в знак бессилия и смирения.

— В конце концов, — сердито сказала Симона, — у нее нет на нас никакого права!

— И да, и нет, — задумчиво сказал священник. — Супруги — единая плоть!

— Но супружеский союз закрепляет церковное освящение… А поскольку они не состояли в церковном браке…

— Следует принимать во внимание и намерение. Она считает, что их бракосочетанию помешали только обстоятельства. И, если она держится как жена, на то у нее…

— Не бойтесь слов! — гневно бросил Эрамбль. — У нее есть право смотреть на нас. Но мои ноги — мои, и навсегда.

— Извини, — сказала Симона.

— Я оговорился, — сказал Эрамбль. — Я хотел сказать, моя нога, разумеется. Но не важно! Я никогда не соглашусь, чтобы эта особа делала вид, будто ей принадлежит частица меня. Куда мы катимся?

Я обменялся со священником удрученными взглядами. Симона Галлар натянула юбку на колени и угрюмо сжалась в углу сиденья. Мы молчали до самого кладбища. Погребение прошло быстро. Я в последний раз пожалел Жюможа. Присутствующие, конечно же, думали только о Миртиле, а я задавался вопросом, не начали ли они ощущать изъяна в своем теле. Режина, отступив на несколько шагов, остановилась у обочины. Гобри подал пример — он пожал ей руку и пробормотал свои соболезнования. Остальные последовали его примеру. Мы оказались у выхода.

— Вас куда-нибудь подвезти? — предложил мне Эрамбль.

— Нет, благодарю. Я провожу мадемуазель Мансель.

Он не настаивал, и мы расстались. Я пошел вверх по аллее в поисках Режины. Она вернулась к могиле, где работники похоронного бюро заканчивали раскладывать цветы и венки. Венков всего два. На одном была надпись: «Нашему другу от содружества». На другом — «Вечные сожаления».

Режина проследила за моим взглядом и без труда отгадала мою мысль.

— Да, — сказала она, — вечные. На кладбище не принято лгать.

Она умела найти такие формулировки, которые внезапно заставляли вас умолкнуть. Я потихоньку увел ее с кладбища.

— Я хочу вернуться в клинику, — продолжила она. — Прошу вас, господин Гаррик. Я хочу увидеть того, кто получил голову… Как же его зовут?

— Нерис. Альбер Нерис.

— Да… мне нужно его увидеть. Это поможет мне перенести горе… Я стану думать, что мне что-то остается.

— Не знаю, согласится ли профессор. Сегодня утром Нерис чувствовал себя неважно.

— Ну пожалуйста, мсье Гаррик.

Я не умел противиться Режине и, подозвав такси, помог ей сесть в машину.

— Они на меня в обиде, правда? О-о, я это почувствовала кожей. Чем это я им насолила? Ведь я у них ничего не украла!

Я взял ее руку и по-дружески сжал.

— Вы несправедливы, — возразил я. — Никто ни у кого ничего не крал. Так пожелал Миртиль — никогда не забывайте этого.

— Наверное, его накачали наркотиками и заставили подписать черт знает какую бумагу… Рене слишком гордился своим телом… Он был красив. Если бы вы только знали, до чего он был хорош собой!

Режина разрыдалась. Я твердил, что Миртиль действовал не по принуждению — ведь она читала его заявление, — и нечего к этому возвращаться, но тщетно. Режина ничего не желала слушать. Когда мы подъезжали к клинике, она попудрилась, чтобы выглядеть как ни в чем не бывало.