Агата Кристи: Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

Сознание возвращалось медленно… В голове потихоньку прояснялось… отступала боль… но еще не было никакого представления ни о людях, ни о положении, в котором я находился. Больное животное четко ощущает лишь боль и тот момент, когда она отступает. А у больного человека лекарства, милосердно притупляя боль, одурманивают разум, усиливая путаницу чувств и мыслей.

Но временами наступало просветление, и вот однажды мне рассказали, что произошло.

Наконец я понял все — что я совершенно беспомощен… что изуродован. Что я отныне навсегда выключен из нормальной жизни среди других людей.

Иногда меня навещали. Приходил мой брат. Растерянный, он мялся, ища слова и не зная, как и о чем со мной говорить. Мы с ним никогда не были близки. А я не мог говорить с ним о Дженнифер. Но думал о ней постоянно.

Когда я стал поправляться, мне принесли письма. Письма от Дженнифер.

Посещать меня разрешалось только близким родственникам. У Дженнифер не было таких прав — формально она была всего лишь другом.

«Хьюго, дорогой, — писала она, — меня не пускают к тебе. Я приду, как только разрешат. Постарайся скорее поправиться. С любовью, Дженнифер».

«Не тревожься, Хью, — успокаивала она в другом письме. — Главное — ты не погиб, остальное не имеет значения. Скоро мы будем вместе — навсегда. Твоя Дженнифер».

Я написал ей неразборчивыми карандашными каракулями, чтобы она не приходила — что не должна приходить. Что я мог предложить Дженнифер теперь?

Я увидел ее только после того, как выписался из больницы и оказался в доме своего брата. Во всех ее письмах звучала одна и та же нота. Мы любим друг друга! Даже если я никогда не поправлюсь, мы должны быть вместе. Она будет за мной ухаживать. У нас все же будет счастье… не такое, о каком мы мечтали раньше, но все-таки счастье.

И хотя моим первым порывом было сразу разрубить этот узел, сказать Дженнифер: «Уходи и больше никогда не приходи», — все же я колебался. Я верил, как и она, что нас связывает не только физическая близость, что у нас остается радость духовного общения, Конечно, для Дженнифер было бы лучше уйти и забыть меня… но если она не уйдет?

Прошло много времени, прежде чем я уступил и разрешил Дженнифер прийти. Мы часто писали друг другу, и наши письма в самом деле были письмами любви, вдохновляющими… героическими…

И вот наконец я сдался.

Ну что же, она пришла.

Ей не разрешили пробыть долго. Думаю, уже тогда мы оба все поняли, хотя и не признавались себе в этом. Дженнифер пришла снова. Пришла она и в третий раз. Но больше я уже не в состоянии был выдержать. Третий визит Дженнифер продолжался всего десять минут, но мне показалось, что прошло, по крайней мере, часа полтора! Я с трудом поверил, когда после ее ухода посмотрел на часы. Не сомневаюсь, что она испытывала то же самое.

Нам нечего было сказать друг другу…

Да, вот так-то…

В конце концов оказалось, что ничего серьезного между нами не было. Есть ли что-нибудь горше призрачного счастья? Единство взглядов, взаимопонимание, когда мысль одного тут же подхватывалась другим, дружеское участие — иллюзия… всего лишь иллюзия, рожденная взаимным влечением между мужчиной и женщиной. Ловушка, расставленная Природой, — самая хитроумная, самая совершенная из ее уловок. Между мной и Дженнифер существовало только чувственное влечение — и оно породило столь чудовищный самообман. Страсть, только страсть… Это открытие вызвало во мне стыд и негодование. Я почти возненавидел и себя, и Дженнифер. Мы растерянно смотрели друг на друга, и оба на свой лад пытались понять, что же стало с тем чудом, в которое мы оба так верили.

Я прекрасно сознавал, что Дженнифер молода и красива, но, когда она говорила, мне было скучно. И я тоже вызывал у нее скуку. Мы уже ни о чем не могли говорить, ничего не могли обсуждать с удовольствием.

Дженнифер продолжала упрекать себя за все, что произошло. Меня это раздражало, казалось ненужным и отдавало истерикой. Зачем то и дело твердить об этом?

Уходя в третий раз, Дженнифер заявила, бодро и настойчиво:

— Хью, дорогой, я очень скоро приду опять.

— Не надо, не приходи.

— Но я обязательно приду. — Голос Дженнифер звучал глухо, неискренне.

— Ради всего святого! Не притворяйся, Дженнифер! — заорал я на нее. — Все кончено! Кончено!

Она как будто не слышала и продолжала говорить, что посвятит свою жизнь уходу за мной и что мы будем очень счастливы. Она уже настроилась на самопожертвование, это меня и взбесило. Я с ужасом понял — Дженнифер сделает, как сказала. Подумать только, что она постоянно будет рядом, болтая ни о чем, стараясь быть доброй, бормоча жизнерадостные глупости… Меня охватила паника — паника, рожденная слабостью и болезнью.