Пьер Сувестр - Пустой гроб

— Это от вашего личного знакомого, господин председатель.

Судья сразу все понял.

— Мариус, — прошептал он и, взяв пакет, хлопнул дверью перед носом у Доминика.

Судья с облегчением вздохнул. Давно уже си тревожился и с нетерпением ждал вестей от человека, которого почитал старинным своим приятелем, другом детства.

Эти известия, должно быть, и содержались в письме, которое он теребил в руках, радуясь, что получил его как нельзя более кстати.

Не стесняясь присутствием Амели, Себастьян Перрон судорожным движением сорвал печать красного воска, извлек из конверта лист бумаги и приступил к чтению:

«Мой бедный друг.

Я произвел порученное тобой расследование — опасения твои были обоснованны. Люди, к которым ты отослал меня, плохо присматривали за ребенком, он исчез; они же утверждают, что не виноваты и подали жалобу в жандармерию, дабы защитить себя от возможных преследований. Ты сам поймешь, в чем дело, когда узнаешь детали. Во всяком случае, ясно одно — на ферме папаши Клемана ребенка нет, а в округе ходит слух, будто он утонул. На днях я загляну к тебе, бедняга, и мы обсудим это прискорбное приключение.

Любящий тебя Мариус»

Пальцы судьи задрожали, письмо выскользнуло из рук; грудь ему сдавило рыдание, на глазах выступили слезы; лицо его исказила столь жуткая гримаса, что с трепетом наблюдавшая за ним Амели не могла дольше сдерживать любопытство.

— Себастьян, — закричала она, — я по глазам вижу — с тобой что-то случилось, какое-то несчастье, скажи мне, что происходит.

Себастьян Перрон был полностью уничтожен, подавлен.

В несколько секунд в нем произошла разительная перемена, он постарел на несколько лет. Он с трудом нагнулся, поднял с полу оброненное письмо и протянул его Амели.

— Прочти, — сказал он.

Но едва Амели принялась читать, как судья вырвал письмо у нее из рук. «Я веду себя, как скотина, — спохватился он, — мыслимо ли, чтоб она узнала о несчастье так внезапно».

Он притянул Амели к себе на грудь, нежно обнял ее и стал нашептывать:

— Амели… Амели… Это воздаяние нам за наше прегрешение, мы должны искупить его, небесам не угодно, чтобы плод нашей запретной любви дарил нам в этой жизни счастье… Бедняжка Амели… ты же все понимаешь… Это я, узнав своего сына, не смог устоять перед искушением забрать его себе, воспитать самому; я спас его во время крушения, а потом так и не решился вернуть тебе. Я все откладывал и откладывал момент расставания, я поселил его на одной ферме, в Нормандии, у добрых моих знакомых — папаши и мамаши Клеманов… Как только у меня выдавалась минутка, я мчался повидать малыша Юбера, которого любил все сильнее… Он часто рассказывал мне о тебе на своем забавном детском языке; слушая его, я проживал твою жизнь, а ты об этом даже не подозревала. Боже! До чего сладостны и тягостны одновременно были часы, что проводил я с нашим мальчиком. В последние две недели мне никак не удавалось вырваться из Парижа; мне не терпелось узнать, что поделывает Юбер, а старики Клеманы — люди неграмотные, писать не умеют, к кому мог я обратиться? Помог счастливый случай: я повстречал одного из детских моих товарищей, решил воспользоваться этим и разузнать, как живется малышу Юберу. Моему другу можно доверить любой секрет, и я попросил его: «Съезди туда, повидай мальчика»… С тех пор прошло десять дней; Мариус не подавал признаков жизни, меня истерзало смертельное беспокойство, и вот наконец это письмо, в котором говорится… говорится…

У Себастьяна перехватило дыхание, в ужасе смотрел он на Амели, которая тем временем дочитала письмо до конца.

Несмотря на его опасения, молодая женщина не выглядела слишком взволнованной — лишь дыхание ее участилось да глаза горели тревожным волнением; однако сообщение о том, что сын ее скорее всего утонул, не произвело на нее особого впечатления.

О чем могла она думать и почему не очень-то встревожилась?

По всему было видно, что Себастьян Перрон отчаивается сильнее.

Поведение Амели удивило его.

— Может ли быть, Амели, — зашептал судья, — чтобы это жуткое известие оставило тебя равнодушной?

Он замолчал, а его собеседница, блуждая взглядом где-то вдали, как если бы на нее снизошло озарение, заявила убежденно, как апостол:

— Сын мой не умер, Себастьян, я в этом уверена, у меня предчувствие, а материнские предчувствия не обманывают. Мой сын исчез с фермы, где ты его оставил… Значит, мальчика похитил чужой муж… Значит, он в его власти… Я боялась этого, но еще несколько минут назад не смела в это поверить; теперь же у меня нет сомнений — мои собственные доказательства совпадают с датой исчезновения Юбера, указанной в письме.