Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус

Монжёз несколько смешался:

— Мой адвокат встает на рассвете. А я люблю приходить первым, чтобы не сидеть в очереди.

Либуа сделал вид, что удовольствовался этим ответом.

— Вот оно как! — сказал он.

После минутной паузы художник прибавил:

— А я, знаешь ли, вообразил совсем другое.

— А что?

— Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…

— О, как ты мог подумать такое? — неуверенно проговорил Монжёз. — Я все-таки человек женатый…

Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:

— Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.

— Что такое? — спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.

— Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.

— Увы! — вздохнул маркиз.

— И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… — проговорил Поль, а потом прибавил: — По-моему, это совершенно справедливо.

— Не правда ли? — воскликнул с воодушевлением маркиз, попадая в накинутую на него петлю.

— Без сомнения. В твои годы, с твоим избытком здоровья и сил ничего не может быть естест— веннее, как искать удовлетворения на стороне, если ты не находишь его в супружеской жизни.

— О, значит, ты меня понимаешь? — обрадовался Монжёз.

Тогда художник прибавил с самым непринужденным видом:

— Такому изящному, умному, красивому мужчине, как ты, не трудно встретить какую-нибудь хорошенькую девушку, которая отнесется к нему горячо, а не как льдина.

— Безусловно, — сказал Монжёз, не замечая, что он таким образом делает полупризнание.

После этого он замолчал. «Неужели этот болван ни слова не скажет мне о своей белокурой Венере?» — подумал Либуа, раздосадованный такой скромностью.

Монжёз молчал, предаваясь размышлениям.

— Скажи, пожалуйста… — проговорил он, наконец.

— Что?

— Тебе было весело у нас вчера за обедом? Моя жена должна была показаться тебе довольно скучной, будь откровенным.

— Сказать, что она была очень весела, я, конечно, не могу. Но я учитываю обстоятельства. Во-первых, жена твоя еще не оправилась от утреннего недомогания, к тому же прошло всего два месяца с тех пор, как она потеряла отца. И каким ужасным образом! А почему ты задаешь мне такой вопрос?

— Потому что, если ты сумеешь сохранить тайну, я вознагражу тебя за вчерашний обед.

— Каким образом?

— Пригласив тебя позавтракать с некоей особой, которая гораздо веселее…

— О, ветреник! — засмеялся Либуа.

— Ты поставь себя на мое место. Я живой человек. Хоть жена и обожает меня, но платонических отношений мне недостаточно.

— Повторяю тебе, что нахожу это естественным и извинительным. Если бы было иначе, я назвал бы тебя простофилей.

— Так ты обещаешь хранить молчание?

— О, я буду нем как рыба, будь спокоен. Глупо спрашивать, хорошенькая ли она…

— Красота противоположная красоте моей жены, но не менее совершенная.

— Брюнетка? — продолжал расспросы Либуа, добиваясь того, чтобы Монжёз расставил все точки над «i».

— Нет, блондинка… а сложена, мой друг, как дивно сложена! Сама Венера не могла быть совершеннее, — с энтузиазмом проговорил маркиз.

«И это он мне рассказывает?» — подумал живописец, уже успевший изучить красоту дамы с помощью телескопа.

— Настоящее сокровище, — продолжал расписывать Монжёз.

— И ты, как и все, кто обладает сокровищами, держишь его в тайном убежище? Впрочем, это нелишняя предосторожность.

Последние слова покоробили маркиза, и он ответил сухим тоном:

— У меня вовсе нет необходимости скрывать эту женщину. Любовь, которую я сумел внушить госпоже Вервен, заставляет ее предпочитать уединение, нарушать которое позволено лишь мне одному.

Можно себе представить радость Либуа, когда он услышал имя красавицы.

«Госпожа Вервен, — подумал он. — Теперь я знаю, кого спросить у привратника».

Маркиз между тем продолжал:

— Да, мой друг, госпожа Вервен любит уединение. Тщетно я уговариваю ее погулять, прокатиться на карете, сходить в театр, она твердит одно: «Только ты существуешь для меня в целом свете». И, кроме самых необходимых выездов, например к портнихе, куда она отправляется в экипаже, чтобы поскорее вернуться, она все время сидит взаперти. «Когда я уезжаю, — говорит она мне, — я боюсь, что ты приедешь в мое отсутствие». А между тем, чтобы не стеснять ее, я посещаю ее через день, ровно в полдень. Но она тем не менее не выходит из дома и все время проводит в ожидании меня.