Джон Карр - Зловещий шепот

Доктор Фелл дернул плечом — у него от собственных слов забегали мурашки под лопатками, — затем соединил обе части желтой трости и осторожно положил на пол. Можно было спокойно считать до десяти, никто не шевельнулся.

Первым очнулся Майлз, он встал и неуверенно спросил:

— Значит, удар был нанесен в этот момент?

— Да, удар был нанесен в этот момент.

— В котором же часу?

— Надо думать, — ответил доктор Фелл, — было почти без десяти четыре. Профессор Риго уже подходил к башне. Рана от удара стилетом бывает глубока, но не велика, и жертва полагает, что опасности для жизни нет, — так написано во всех учебниках по судебной медицине. Перед Говардом Бруком стоял его сын, бледный и ошеломленный, не понимающий, что он натворил. Как должен реагировать на это отец? Если вы знаете людей, подобных Бруку, легко можно догадаться. Фэй Сетон, никем не замеченная и онемевшая от ужаса, спустилась вниз. В дверях она столкнулась с Риго и постаралась скорее от него уйти. Последний, услышав наверху голоса, окликнул их снизу. В своем сообщении Риго говорит, что голоса тут же умолкли. Да они и должны были смолкнуть! Потому что, позволю себе повторить: какие чувства теперь овладели Говардом Бруком? Он вдруг услышал голос друга их дома Риго, который, конечно, постарается одолеть крутую лестницу. Что инстинктивно должен сделать Брук в такой ситуации? Выдать Гарри? Да ни за что на свете! Совсем наоборот! Он принимает внезапное и неожиданное решение скрыть происшедшее, замести следы. Мне представляется, что отец сказал сыну: «Дай твой плащ!» И я уверен, что тот тут же снял и отдал. Вы… кхм!.. понимаете намерение отца? Его собственный плащ был разрезан и окровавлен. Если надеть плащ Гарри и убрать свой, то можно прикрыть окровавленную спину, спрятать от чужих глаз нанесенную ему рану… Вы уже догадываетесь о том, что сделал Брук. Он быстро засунул свой плащ в портфель, вложил стилет в ножны (вот откуда внутри пятна крови!) и поставил палку на место. Накинул на себя плащ Гарри, и все было готово, чтобы замять скандал, к той минуте, когда на башне появился запыхавшийся Риго. Теперь, увы, совсем иной смысл приобретает та жуткая сцена на башне, которую изобразил Риго примерно следующим образом: бледный от страха сын бормочет: «Я хотел, мистер!..» А отец усталым, ледяным голосом в ответ: «В последний раз говорю, не мешай мне решить это дело по моему усмотрению!» Это дело! Затем, уже в ярости, Брук добавляет: «Уведите отсюда моего сына, мне надо уладить одно дело… Уведите куда хотите!» И повернулся к ним обоим спиной. Голос Брука звучал надтреснуто и глухо, даже в гневе. Вы это заметили, уважаемый Риго, когда говорили о Гарри, описывая, как он, растерянный и сникший, шел за вами по лестнице, как угрюмо смотрел на лес, думая, наверное, о том, что в эту минуту делает старик. Действительно, что же должен был сделать старик? Ему, конечно, надо идти домой с этим проклятым плащом, спрятанным в портфеле. Тогда можно будет избежать скандала. Родной сын хотел его убить! Это было самое скверное. Он пойдет домой, а потом…

— Да, что потом? — прищелкнул пальцами профессор Риго, словно взбадривая рассказчика, голос которого почти затих. — Об этом я как-то не думал. Он хотел прийти домой, но…

Доктор Фелл поднял на него глаза.

— Но увидел, что не сможет этого сделать, — произнес доктор Фелл. — Говард Брук почувствовал, что слабеет и может скончаться. Он понял, что ему не спуститься по крутой винтовой лестнице сорока футов высотой, он непременно свалится, и тогда его найдут лежащим без чувств, если не мертвым, в плаще Гарри и со своим распоротым и окровавленным плащом в портфеле. Факты, правильно истолкованные, обязательно подтвердили бы виновность Гарри… Да, но этот человек действительно безумно любил сына. В тот день он отважился на два неожиданных для самого себя поступка: хотел сурово наказать сына-негодяя и хотел спасти от наказания сына-убийцу. Он не мог представить себе, что его бедному обожаемому Гарри может грозить тюрьма или смерть, и сделал то единственное, что способен был сделать, чтобы показать, будто бы покушение на него произведено уже после того, как сын ушел вместе с Риго. Собрав последние силы, он вытащил свой плащ из портфеля и снова накинул на себя, а плащ Гарри, теперь тоже испачканный кровью, засунул в портфель. Во что бы то ни стало надо было отделаться от портфеля. Это вроде бы легко было сделать, ибо у подножия башни протекала река. И тем не менее выкинуть портфель за парапет было нельзя, хотя полиция Шартреза в своей версии о самоубийстве допускала такую возможность. Этого нельзя было сделать по одной простой причине: портфель непременно бы всплыл. Однако в старой зубчатой стене кое-где кирпичи так расшатались, что одну-две штуки легко было вынуть, положить в портфель, застегнуть ремешок, и тогда весь этот груз наверняка пойдет ко дну. Бруку удалось справиться с портфелем, разъединить трость на две части (вот почему на стилете остались только его отпечатки пальцев) и бросить на пол. Тут силы оставили Говарда Брука. Он еще не был мертв, когда закричал ребенок. Он был еще жив, когда вернулись Гарри и Риго. Он умер на руках сына, в агонии цепляясь за него и еле слышно уверяя, что все в порядке… Мир праху его! — добавил доктор Фелл, потирая ладонями щеки.