Дороти Сэйерс: Встреча выпускников

— Ну и ради Бога! — сказала Харриет. — Не буду трусихой. Поеду, и пусть всё будет проклято. Ничто не может причинить мне большую боль, чем мне уже причинили. И какое это, в конце концов, имеет значение?

Она заполнила бланк приглашения, написала адрес, резким движением запечатала конверт и быстро сбежала вниз, чтобы бросить его в почтовый ящик прежде, чем передумает.

Она медленно вернулась через сквер, поднялась по каменным ступенькам в стиле Адамов [8] Стиль Адамов — английский неоклассический архитектурный стиль по имени его создателей братьев Адамов. в свою квартиру и, после бесплодных поисков в шкафу, вышла и вновь медленно поднялась на площадку в верхней части дома. Она вытащила древний дорожный чемодан, отперла его и откинула назад крышку. Спёртый, холодный запах. Книги. Одежда, которой не пользуются. Старая обувь. Старые рукописи. Полинявший галстук, который принадлежал её умершему любовнику — как ужасно, что эти вещи всё ещё где-то существуют. Она зарылась в основание груды и вытащила на пыльный солнечный свет толстый чёрный свёрток. Мантия, надетая только один раз при получении степени магистра, ничуть не пострадала от своего долгого уединения: жёсткие сгибы свободно распрямились, оставив едва заметную складку. Вызывающе светился тёмно-красный шелк капюшона. Только плоская шапочка немного пострадала от моли. Когда она выбивала пыль, черепаховая бабочка, пробуждённая от спячки откинутой крышкой чемодана, затрепетала на фоне яркого окна, где была поймана паутиной.

Харриет была рада, что теперь может позволить себе небольшой собственный автомобиль. Её въезд в Оксфорд совершенно не походил на её предыдущие приезды поездом. В течение нескольких последующих часов она ещё могла игнорировать хныкающего призрака своей умершей юности и говорить себе, что она здесь посторонняя и временная, преуспевающая женщина с положением в обществе. Пышущий жаром отрезок дороги остался далеко позади, из зелёного пейзажа вырастали города, окружающие её вывесками гостиниц и бензоколонками, магазинами, полицейскими и детскими колясками, а затем уносились назад в забвение. Июнь умирал среди роз, живые изгороди темнели и становились уныло-зелёными, вульгарность красного кирпича, тянущегося вдоль шоссе, была напоминанием о том, что настоящее обязательно строится на пустотах прошлого. Она пообедала в Хай-Вайкомб в одиночестве и с удобствами, заказав полбутылки белого вина и великодушно дав чаевые официантке. Она стремилась как можно сильнее отличаться от той бывшей студентки, которая была рада пакету с бутербродами и фляжке с кофе, съеденными под деревом в переулке. По мере того, как человек становится старше и упрочивает своё положение, он начинает заново радоваться формальностям. Её платье для приёмов в саду, выбранное так, чтобы оно гармонировало с полной парадной университетской формой, лежит, аккуратно свернутое, в чемодане. Оно — длинное и строгое, из простого чёрного жоржета, совершенно и безупречно правильное. Под ним лежит вечернее платье для торжественного обеда выпускников — насыщенный цвет петунии, превосходный покрой со сдержанными линиями без неподобающей демонстрации спины или груди, такое платье не оскорбило бы портреты покойных директоров, пристально глядящих вниз с медленно темнеющих дубовых панелей Холла.

Хедингтон. Теперь она была уже очень близко, и, против воли, что-то сжалось внутри. Холм Хедингтон, на который так часто приходилось подниматься, нажимая на педали старенького велосипеда. Теперь, когда движением управляют четыре ритмично движущихся поршня в цилиндрах, он выглядел не таким крутым, но каждый лист и камень, казалось, приветствовал с навязчивой фамильярностью старого однокашника. Затем узкая улочка с её тесными, неряшливыми магазинами, напоминающая деревенскую улицу; один или два отрезка были расширены и улучшены, но слишком мало было действительных изменений, чтобы ими можно было заслониться от себя.

Магдален-бридж. Башня Магдален. И здесь совершенно никаких изменений — только бессердечное и безразличное постоянство, созданное руками человека. Теперь нужно всерьёз взять себя в руки. Длинная Уолл-стрит. Сейнт-Кросс-роуд. Железная рука прошлого сжала внутренности. Ворота колледжа — теперь придётся идти до конца. В домике при Сейнт-Кросс был новый швейцар, который выслушал имя Харриет, не шевельнувшись, и пометил его в списке. Она вручила ему свою сумку, отогнала машину вокруг здания в гараж на Мансфилд-лейн, [9] Для целей этой книги Мансфилд-лейн считается идущей от Мансфилд-роуд до Сейнт-Кросс-роуд позади Колледжа Шрусбери и куда-то к переходу между крикетными площадками Баллайола и Мертона, которые они занимают в настоящее время. (Примечание Дороти Сейерс.) а затем, с мантией на руке, прошла через Новый дворик в Старый, и таким образом, через уродливый кирпичный дверной проём в Бёрли-билдинг.