Сергей Саканский - Тайна Марии Целесты

– Давай, ты сам потом подробно ознакомишься, но я хочу доложить самое важное.

– Тебе и карты в руки, – сказал Пилипенко, – тотчас вложив в руки Минину пусть и не карты, но стопку бумаг экспертизы.

– Если коротко, то суть такова, – сказал эксперт. – Входящие сообщения за последние несколько часов только от Груздевой. Любовь, разбор полетов влюбленных. Смутные намеки на желание покинуть этот мир в ответах Шурупова. Звонков долго не было. Всего последних звонков, не считая Груздевских, четыре: один от жены Шурупова, что понятно, два от его сотрудников, и один – от неустановленного лица.

– Надо как можно быстрее установить это лицо, – заметил следователь.

– Мои ребята работают над этим, – сказал Минин. Характерно, что последняя СМС перекликается с предсмертной запиской и записью в журнале: оно здесь, оно повсюду…

Пилипенко поднял очки, почесал переносицу, что говорило об интенсивной работе его мысли. Сказал:

– Что-то тут не так. Шурупов сообщает о своем намерении покончить с собой: пишет об этом Груздевой, пишет также записку. Затем он вырывает записку из журнала и сваливает с яхты на лодке. Что могло заставить его передумать, какую информацию он мог получить? В мобильнике нет ответа на этот вопрос.

На пороге появился лейтенант Клюев.

– У меня сводка, почитай, – он положил бумагу на стол, но следователь припечатал ее ладонью:

– Это подождет.

– Между прочим, ночью на Садовой кто-то открыл огонь по прохожим. Пострадала женщина.

– Это убийство или покушение? – спросил Пилипенко.

– Покушение, – голос лейтенанта имитировал досаду.

– Значит, никто не погиб?

– Нет.

– Так пусть этим займутся наши борцы с хулиганами.

– А ты посмотри фамилию пострадавшей. Эта девушка была среди тех, кто нашел «Целесту». Груздева.

– Да что ж ты сразу не сказал! – возмутился следователь. – Надо же, театр тут устраивает, актер недоделанный!

– Ну, если бы я тогда, после школы в театральном не провалился, – сказал Клюев, – то был бы по другую сторону экрана. А вы бы меня в сериале по вечерам смотрели и радовались, что с таким великим человеком в одном классе учились.

– В параллельных классах, – заметил Жаров.

– Я не забыл, – тяжело вздохнул Клюев. – Просто теперь, со временем, это уже и не важно.

– Может, ты и меня в одноклассники запишешь, хоть и мальцом был, когда я эту школу заканчивал? – подал голос Минин.

– Может, и запишу. Где-нибудь, совсем к старости. Время, знаешь ли… Странная штука.

Через полчаса бригада уже была на месте покушения. Прибыл и кинолог Ярцев. Ищейка Ральфа серой стрелой выпрыгнула из машины и замерла, готовая к работе. На асфальте явно выделалось темное пятно крови.

Собака взяла след немедленно. Ярцев бежал за ней, держа на вытянутой руке длинный поводок. Часто мелькала далеко впереди его седая голова, пересекая солнечные лучи, что пробивались сквозь плоские кроны ливанских кедров. Оперативники едва поспевали за резвой Ральфой и ее не менее бодрым проводником, тем более что приходилось идти все время на подъем по изгибам Аутской улицы.

Миновали дом Чехова, круто завернули по Богдановича и вскоре вскарабкались довольно высоко, под самую трассу. Ральфа остановилась внезапно, ударив лапой о землю. Когда запыхавшиеся опера и Жаров (совсем легко дышащий, благодаря своей отличной физподготовке) достигли этого горнего места, собака сидела неподвижно и требовательно смотрела на своего поводыря, вывернув голову назад.

– Это здесь, – объявил Ярцев, указав на достаточно ржавую дверь в стене улицы.

Вошли, скрипнув. За дверью был двор. На двух веревках покачивалось белье, болтая тени по вытоптанной земле. Множество часто расположенных дверей в стене длинной постройки красноречиво свидетельствовало о том, что Ральфа привела бригаду в типичную ялтинскую халупу – чье-то владение с минимумом удобств по самой низкой цене.

Собака уверено продолжила свой путь и тихо зарычала на третью дверь. Клюев на всякий случай достал пистолет, впрочем, не тронув предохранитель. Пилипенко рывком распахнул дверь. Ральфа не удержалась и залаяла. Весь этот шум не произвел ни малейшего впечатления на того, кто спал на узком диване у стены.

Мужчина лет тридцати был давно не брит и вовсе не спал, как показалось вначале, а находился, что называется, «в отключке». Вырубился, значит. То, что он пил, ополовиненное, говорило о скромных доходах или потребностях этого человека. Простой таврический портвейн, правда, закупленный в неимоверном количестве. Жаров прикинул по числу бутылок, пустых и полных, что вместо всего этого шмурдяка можно было взять аж литр неплохого виски.