Лео Брюс - Дело для трех детективов

Репутация викария также была незаурядной. В своём пуританстве он был яростен. А к тем из прихожан, которые, по его мнению, выказывали слабости, — буквально беспощаден. В окрестностях ходило много историй о его бескомпромиссной войне против того, что он называл «грехами плоти». Рассказывали, что однажды преподобный встретил парочку деревенских влюблённых, гуляющих воскресным днём по окрестностям. Он прочитал им настолько строгую лекцию, что они не только сумели «распутаться» (подвиг, который не покажется лёгким любому, кто наблюдал сложности, связанные с охватом рукой талии, сцеплением пальцев, пожатием предплечья и т.д.), но и поспешили домой, стараясь держаться друг от друга на расстоянии. Он яростно набросился с проповедью на несчастную жену фермера, которая однажды явилась на службу в платье с несколько более оголённой шеей, чем было общепринято. А во время венчания поведение викария явно свидетельствовало, что он действует через силу, так что процедура оказывалась очень краткой.

У Терстонов преподобный обычно говорил мало, если только вопрос его не задевал. И я заключил, что его приглашали из сострадания: ни доктор, ни Мэри Терстон не считали, что у себя дома он ел досыта.

И на этот раз я предпринял одну или две попытки заговорить с Райдером, но он отделывался ничего не значащими односложными словами. Однако внезапно он повернулся ко мне.

— Мистер Таунсенд, — сказал он, — я хочу задать вам один вопрос. — Тон, которым он это сказал, был довольно странным. Голос викария звучал глухо, почти страстно. В нём не слышалось никакого извинения. Выглядело так, как будто викарий собирался дать мне шанс защититься от какого-то серьёзного обвинения. Затем он, казалось, снова отдалился и уставился на огонь.

— Вы можете, — сказал он наконец, не глядя на меня, — успокоить меня. Я надеюсь, что можете. — Я ждал. Тогда викарий снова резко повернулся ко мне. — Не замечали вы чего-нибудь в этом доме? Чего-нибудь, что идёт не так, как должно идти? Чего-нибудь... недолжного?

Я подумал о Дэвиде Стрикленде, скрытно выходящем из комнаты Мэри Терстон, но улыбнулся и бодро ответил:

— О господи, нет, мистер Райдер. Я всегда считал этот дом образцовым.

Преподобный вёл себя настолько странно и эксцентрично, что я даже забыл обвинить его в неуместности вопроса. Впрочем, его можно было обвинять не больше, чем ребёнка, когда тот обсуждает проблемы родителей. Я почувствовал значительное облегчение, когда, наконец, открылась дверь и вошёл Сэм Уильямс. После этого разговор стал более естественным.

Обед, как я помню, прошёл весело и очень оживлённо. Мы все ели с неподдельным удовольствием, и Терстон был очень оживлён, демонстрируя какой-то рейнвейн, купленный на аукционе в соседнем поместье. Столл обслуживал нас почтительно-мгновенно (сочетание, доступное лишь самым опытным слугам), и всё это было привычно превосходно.

Тем не менее, когда Мэри Терстон по традиции на некоторое время удалилась, было немного неприятно, что с нами остался викарий, — мрачно сидящий за столом, сурово отказавшийся от портвейна и лишающий остальных возможности говорить более свободно, чем в присутствии хозяйки. Не то чтобы послеобеденная беседа у Терстонов когда-либо была особенно грубоватой — это не так. Но молодой Стрикленд, несмотря на свой довольно несносный характер, умел ловко рассказывать забавные истории, и, я, например, был подавлен наступившей — вероятно, только из-за присутствия мистера Райдера — тишиной. Когда кто-то предложил сыграть в бридж, стало легче, хотя ни Терстон, ни я не особенно любили карты.

В тот вечер некоторые из нас чувствовали себя усталыми. И я нисколько не был удивлён, когда довольно рано молодой Стрикленд поднялся и извиняющимся тоном сказал, что идёт спать, пояснив, что в этот день рано встал и чувствует себя утомлённым.

— Виски с содовой, прежде чем уйдёте? — предложил Терстон из-за карточного стола.

Но Стрикленд неожиданно отказался:

— Нет, огромное спасибо, — сказал он, — думаю, мне действительно лучше сразу уйти.

Он кивнул нам, и покинул комнату.

В тот момент я не заметил времени, но впоследствии вычислил, что было около половины одиннадцатого.

Затем настала очередь Алека Норриса. Он предложил завершить бридж после следующего роббера. Алек играл с Терстоном, Уильямсом и мной, в то время как викарий и Мэри Терстон что-то с интересом обсуждали, сидя на диване.

— Вы, наверное, захотите присоединиться к игре, миссис Терстон, — сказал викарий, — ну а мне самое время идти домой.