Гастон Леру - Дама в черном

Очень восприимчивый к нежному расположению этой несчастной женщины, Рультабиль, тем не менее, со своей стороны проявлял большую сдержанность и вежливость, которые меня удивляли, ибо я его знал как человека импульсивного и легко возбудимого, всегда цельного в своих симпатиях или антипатиях. Я неоднократно высказывал ему свое недоумение по этому поводу, но он лишь уклончиво напоминал о своей преданности некоему лицу, уважаемому им более всего на свете, для которого он готов пожертвовать всем, если судьба предоставит ему такой случай.

Бывали у него и моменты плохого настроения. Например, обрадовавшись сперва возможности проводить выходные дни у Станжерсонов, снявших на лето небольшое имение на берегу Марны у Шенвьера, так как жить в Гландье они больше не хотели, Рультабиль вдруг, неожиданно и беспричинно, отказался меня туда сопровождать. В результате, рассердившись за то огорчение, которое он причинил мадемуазель Станжерсон, я уехал один, оставив его в маленькой комнате, которую он снимал на углу бульвара Сен-Мишель и улицы господина Принца.

В одно из воскресений мадемуазель Станжерсон, раздосадованная его поведением, решила отправиться вместе со мной в Латинский Квартал, чтобы застать Рультабиля в его берлоге.

Рультабиль работал за маленьким столом. На мой стук в дверь он ответил энергичным: «Войдите», — но, увидев нас, резко вскочил и побледнел так сильно, что мы испугались, как бы ему не стало дурно.

— Боже мой! — воскликнула Матильда, бросаясь к нему.

Однако, как ни стремителен был ее порыв, Рультабиль оказался быстрее и успел прикрыть салфеткой лежавшие на столе бумаги. Матильда увидела этот жест и, удивленная, остановилась.

— Мы вам помешали? — спросила она с нежным упреком.

— Нет, — ответил он, — я уже окончил писать и покажу вам свою работу позже. Это пьеса в пяти актах, в которой я не нахожу развязки.

Он улыбнулся, быстро овладел собой и поблагодарил нас за то, что мы явились нарушить его одиночество. Он непременно хотел пригласить нас обедать, и мы втроем отправились в ресторан Фуайо в Латинском Квартале.

Какой прекрасный вечер! Рультабиль позвонил Роберу Дарзаку, и тот присоединился к нам во время десерта. Господин Дарзак был тогда еще относительно здоров, а Бриньоль еще не объявился в столице. Мы веселились, как дети.

Перед расставанием Рультабиль попросил прощения у мадемуазель Станжерсон за частые приступы меланхолии, объяснив все это плохим характером. Матильда поцеловала его, то же сделал Робер Дарзак. Растроганный Рультабиль не произнес ни слова, пока я провожал его домой. Но, прощаясь, пожал мне руку сильнее обычного. Смешной человек! Впрочем, если бы я знал… Теперь я обвиняю себя за то, что в ту пору судил его слишком строго.

Итак, печальный и полный тщетно гонимых предчувствий, я возвращался с Лионского вокзала, перебирая в уме бесконечные фантазии, странности, а иногда и обидные капризы Рультабиля за два минувших года, однако ничто не предвещало его сегодняшней выходки и уж конечно не объясняло ее.

Но где же Рультабиль? Я вновь отправился на бульвар Сен-Мишель, решив, что если не застану журналиста дома, то, по крайней мере, оставлю письмо госпожи Дарзак. Каково же было мое изумление, когда, зайдя в подъезд, я обнаружил там своего слугу с моим дорожным чемоданом в руках. Оказалось, что пока я тщетно искал его повсюду, за исключением, разумеется, собственной квартиры, Рультабиль явился ко мне на улицу Риволи, велел моему слуге привести его в спальню и принести чемодан. После чего тщательно отобрал вещи и белье, необходимые для небольшого путешествия, и приказал отнести этот чемодан через час к нему на бульвар Сен-Мишель.

Я быстро поднялся в комнату друга и застал Рультабиля, аккуратно укладывающим в саквояж белье и предметы туалета. До завершения этой работы я не смог вытянуть из журналиста ни слова, так как в повседневной жизни он был необычайно педантичен и, несмотря на скромные средства, стремился поддерживать приличное существование, презирая распущенность и разболтанность.

Наконец он соблаговолил мне сообщить, что поскольку я в настоящее время свободен, а редакция «Эпок» предоставила ему трехдневный отпуск, то мы отправляемся провести пасхальные каникулы «на морском берегу». Я даже онемел и не нашел, что ответить, так как был возмущен его поведением. И уж, конечно, полагал просто глупым тащиться бог знает куда, чтобы полюбоваться океаном или Ла-Маншем в эту отвратительную весеннюю погоду, которая заставляет нас пожалеть о зиме.