Марджери Эллингем - Мода в саване

Вэл села.

— Он умер?

Вайвенго, который вообще не понимал, что происходит, издал непонятный звук, но на этот раз Джорджия не обратила на него никакого внимания. Она казалась совершенно поглощенной разговором.

— Видимо, — ответила она. — Меня к этому готовят. Вэл, это же просто потрясающе! То есть, конечно, это ужас, кошмар и худшее, что могло случиться. Но вместе с тем — совершенно невероятно, правда?

Мистер Кэмпион вытаращился на нее. Она говорила абсолютно недвусмысленно. Они с Вайвенго были забыты, словно дети, на которых перестают обращать внимание, когда появляется взрослый собеседник. С Вэл Джорджия не играла. Они были равны и перед лицом беды говорили начистоту.

Вэл села в кресло и сложила руки на коленях. На ней было гладкое алое платье, сшитое специально для нее, и она выглядела совершенным произведением искусства — еще одним украшением этой роскошной комнаты. И вместе с тем она была живой и настоящей и, казалось, единственная испытывала потрясение и ужас — как теперь понимал ее брат, именно этих эмоций и не хватало происходящему здесь.

— Что случилось? — тихо спросила она.

— Не знаю. — Джорджия повернулась к Вайвенго: — Что это было? Какой-нибудь удар? Отчего он умер?

— Э-э, честно говоря, я… Надо дождаться доктора. — Юноша покраснел. — Мы ведь пока что не знаем наверняка. В самолете он дышал, за это я могу поручиться. Это точно. Иначе его нельзя было бы двигать, понимаете? Наверное, дело в эмболии. Ему же было почти пятьдесят, так? Подобные вещи происходят сплошь и рядом. Мой дядя так умер. Ужасно, конечно, но это легкая смерть…

Он нес чепуху и, наверное, сам понимал это. Женщины на него не смотрели. Вэл в упор глядела на Джорджию.

— Ты видела, как он пришел сегодня? — спросила она. — Как он выглядел? Мне казалось, вчера все было хорошо.

Ни в ее вопросе, ни в голосе не было ничего обвиняющего, но Джорджия принялась отбиваться.

— Днем все было плохо! — резко ответила она. — Он пил всю ночь. Он сам сказал. Был совершенно пьян, болтал без умолку… Вэл, не смотри на меня так! Я вне себя от горя, честное слово. Я с трудом держу себя в руках, милая. Мне так жаль. Ужасно, ужасно жаль. Когда ты замужем — как бы вы ни относились друг к другу, — существует близость. Всегда. Это ужасно. Я пока что не понимаю, что произошло. Когда я почувствую…

— Милая леди Рэмиллис!

Взволнованное вмешательство Вайвенго было именно тем, что ей требовалось. Она бросилась к нему, схватила его за руки и заплакала. Вэл покраснела. Досадливый румянец затопил ее лицо и шею, а взгляд выражал полное отчаяние.

— Бедная дорогая Джорджия, — сказала она.

Джорджия вытерла глаза.

— Ненавижу плачущих женщин, — пробормотала она, печально улыбаясь Кэмпиону. — Все в порядке, правда, все в порядке.

Она похлопала Вайвенго по руке и высвободилась, потом присела рядом с Вэл и обняла ее за плечи.

— Понимаешь, милая, я даже не знаю, что произошло, — искренне произнесла она. — Никто пока ничего не знает. Все это просто непостижимо. Невероятно. Со мной вечно случается что-то невероятное. Мы же с тобой сто раз это обсуждали, правда?

Она, казалось, добивалась от собеседницы одобрения и поддержки, и Кэмпион видел, как сильные пальцы впиваются в рукав алого платья. Вэл положила руку на колено Джорджии, но ничего не сказала. Она словно застыла, и в воздухе повисла тяжелая тишина, которую нарушили шаги в холле.

Гайоги и доктор вошли и закрыли за собой дверь.

На протяжении всего профессионального пути врачей преследует бытующее в народе убеждение, что к ним нужно относиться с неизмеримо большей серьезностью, чем к любому другому посетителю дома. Каждое сказанное ими слово воспринимается как глас Божий, и за ними следят с самым напряженным вниманием. Некоторые достойные души могут выдержать это испытание, другие — нет, а кое-кто находит в нем положительные стороны и пышно расцветает на этой нездоровой почве.

Доктор Харви Бакстон-Колтнесс принадлежал как раз к этой породе. Коллеги ядовито намекали, что популярность этого человека держится исключительно на его самодовольстве. Голова Бакстона-Колтнесса, по их словам, была подобна воздушному шару, который деликатно приподымал его над тяготами и невзгодами и легко переносил с коктейльной вечеринки в герцогскую спальню, из элитной лечебницы на пышные похороны, — и все это с грациозностью и изяществом, недоступными тем, кто крепко стоит на земле.