Иван Менджерицкий - По методу профессора Лозанова

В воскресенье, часов в восемь вечера, позвонил Митька Шурыгин. Как всегда был шумлив и многословен.

— Привет, старичок! Жизнь еще радует? Рука не ослабла? Взгляд соколиный? Небо в алмазах? Друзья любят? Враги сдохли?

Отвечать на все эти вопросы было вовсе не обязательно. Крымов и не ответил. Спросил; собственный голос после Митькиного напора казался тусклым, невыразительным:

— А что у тебя?

— Жить — значит бороться. Вот что я скажу тебе, старичок!

— Положим, это сказал не ты, а Сенека, — заметил Александр Иванович.

— Что ты говоришь?! — изумился Митька. — А жить — значит мыслить — это вот тоже не я?

— Увы.

— Неужели, правда, старичок? И тут, выходит, опередили. Ах ты, боже мой!

Митька Шурыгин нравился Крымову. Конечно, трепач, но когда с ним разговариваешь, всегда улыбаешься. И настроение вроде становится лучше. А главное — и Александр Иванович это очень ценил — Митька всегда звонил просто так, не по делу, без повода. Видно действительно хотел знать: радует ли жизнь Крымова и как обстоят дела с алмазами над его головой?

А ведь поводов для телефонных звонков было немало. Не раз встречались в судебных процессах, если можно так сказать, по разные стороны баррикад. Крымов — следователь, Шурыгин — защитник. А во время предварительного следствия защитнику так бывает порой нужно попросить о чем-нибудь следователя или хотя бы что-то уточнить. Но Митька никогда не просил, ни разу не уточнял. Славный в общем парень. Несовременный, конечно. Но и Крымов был таким же — несовременным.

А тут вдруг:

— Старичок, есть к тебе одна просьба. — И замолчал.

Молчал и Крымов.

— Ну, что молчишь? — спросил он, удивляясь неприветливости собственного голоса.

А на другом конце провода все молчали. И прокричав несколько раз: «Алло!», Александр Иванович понял, что их просто разъединили. Повесил трубку, и телефон тут же отозвался трелью.

— Ты, старичок, чего трубку бросаешь?

— Это не я, — сказал Крымов. — Сам, небось, бросил. В последний момент засмущался…

— Чего?

— Того, — исчерпывающе ответил Александр Иванович.

— Брось, старичок! Просто нужна консультация опытного юриста.

— Ты и сам опытный.

— По части защиты, — уточнил Митька. — А в данном случае требуется нападать. Да я бы не просил тебя, но речь идет о моем родственнике.

— Близком? — спросил Крымов.

— Очень. Как говорится: на одном солнышке онучи сушили.

— Понятно.

— Да ничего тебе непонятно, — почему-то разозлился Митька. — Замечательный мужик, фронтовик, ветеран, честнейший человек. Да и не о себе хлопочет.

— Короче: что я должен сделать?

— Принять, поговорить, помочь.

— Люблю получать конкретные задания… В понедельник, в двенадцать может меня навестить твой честнейший человек?

— Шурик, — сказал Митька, прекрасно зная, что Крымов терпеть не может, когда его называют так, — не иронизируй, пожалуйста.

— Пожалуйста. Как его фамилия?

— Федин Алексей Алексеевич.

— Пропуск будет выписан, — сказал Крымов. — Но пусть не опаздывает. Времени мало.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — бодро отрапортовал Митька.

— Дешевые приемы, Шурыга, — сказал Александр Иванович, — очередное звание мне еще не присвоили. Небось привык так облапошивать доверчивых младших лейтенантов из ГАИ, называя их майорами, когда они останавливают тебя за нарушения.

— Бывает, — миролюбиво согласился Митька.

Алексей Алексеевич Федин довольно буднично сообщил, что пришел сюда по поводу убийства и что надо заводить дело.

— Если совершено убийство, — сказал Крымов, — то дело наверняка уже заведено.

— Нет. Владимир Иванович Мельников — мой близкий друг — официально умер от инфаркта. Заметьте — второго — за последние три года. Но тем не менее, это стопроцентное убийство — его затравили анонимками. И во взятках обвиняли, и в хищениях, и в незаконных валютных операциях, и в использовании служебного положения, и во всяческой аморалке — от беспробудного пьянства до сожительства с молодыми девицами.

— Комиссии, конечно, все это проверяли?

— Еще бы! Одна за другой. Просто на пятки наступали друг другу.

— Ну и…?

— Так сказать, «сигналы» не подтверждались. Если, конечно, злостную клевету можно называть сигналами.

— Выходит, ваш друг был идеальным начальником?