Эрл Гарднер - Смерть таится в рукаве

— Ты никому не говорила, что встречалась с Мандрой?

— Только Альме.

— Ты все рассказала ей?

— О том, что Мандра держит меня на крючке, — нет. Я просто сказала ей, что ему нравятся некоторые мои картины и что он просит меня написать его портрет.

— Продолжай, пожалуйста.

— По правде говоря, мне и самой хотелось написать его портрет, — у него было такое необычное, такое выразительное лицо, особенно глаза: иной раз я смотрела на него словно завороженная. Мне нравилось наблюдать за ним, когда он сидел в затемненной комнате, его лицо утопало во мраке, и только глаза отражали свет. И он чувствовал мой интерес к нему. Мне действительно очень хотелось написать его портрет. Думаю, ты слышал о том, что я занималась живописью и что из этого вышло. Прямо-таки семейный скандал. Кое-кто из моих европейских преподавателей говорил даже, что я способней Альмы, но ты же знаешь, я терпеть не могу однообразия — эти скучные занятия, изо дня в день одно и то же. Дисциплина и прилежание — это не для меня. Мне всегда хотелось рисовать только то, что мне нравится. Необходимость рисовать то, что меня не интересует, тяготила меня, я просто не желала этим заниматься. В результате я написала всего с десяток картин. Довольно необычные работы, в них что-то есть, хотя с точки зрения техники они далеки, конечно, от совершенства, и только я одна знаю об этом. По этому поводу мы часто ссорились с Альмой. Она настаивала, чтобы я больше внимания уделяла технике, специально занималась этим, посещала какие-нибудь курсы. А я не хотела. Просто не могла себя заставить. Но вот в лице Мандры было что-то такое, от чего во мне рождалось непроизвольное желание взяться за кисть и непременно написать его портрет.

— И ты написала его портрет, да?

— Да.

— И потом, забрав его, ушла?

— Да. Когда я догадалась, что вся эта история с наездом — всего лишь ловкий трюк, чтобы потом шантажировать меня, я взяла холст и ушла.

— А где картина сейчас?

— У Альмы. Я принесла ее к ней и попросила подработать фон.

— Ты не возвращалась в квартиру Мандры после того, как покинула ее в два часа?

— Конечно нет.

— Мандра был жив, когда ты уходила?

— Еще как жив!

Кивком Терри указал на газету.

— Кто последним видел Мандру живым?

— Это никому не известно, — она облизнула губы. Терри задумчиво посмотрел на нее:

— Где ты была, когда пришла девушка-китаянка? Она взяла со стола бокал и сделала маленький глоток.

— Скорее всего, — сказала она почти скороговоркой, — в это время я направлялась к Альме. Квартиру Мандры я покинула в два часа, к Альме пришла, вероятно, около половины третьего.

— Этот человек, который обнаружил труп в три часа, видел, что дверь в коридор приоткрыта?

— Да.

— Ты подозреваешь кого-нибудь? — внезапно спросил Терри. Своим взглядом, казалось, он пригвоздил ее к креслу.

— Я… я… никого.

— У тебя ведь есть знакомые мужчины, Стабби Нэш, например. Стабби наверняка ревнует тебя даже ко мне, хотя нас с тобой связывает чисто платоническая любовь. А как, интересно, он относился к Мандре?

— Он ничего не знал о Мандре.

— Ты в этом уверена?

В ее глазах читался вызов.

— Да. И не надо себя обманывать относительно того, будто бы наша любовь носит чисто платонический характер. Я понимаю: ты набрался там, в Китае, всякой зауми вроде концентрации, философии всякой. Ты, может, и изменился, но только снаружи, а внутри ты все такой же искатель приключений! Так что не надо мне болтать про платоническую любовь…

Он рассмеялся:

— Что еще ты можешь сказать мне, Синтия?

Она внимательно посмотрела на него. Глаза ее горели каким-то тусклым огнем.

— Тебе смешно? Ну что ж, попробуй доказать, что это не так. Не получится. Ты прирожденный искатель приключений. И тебя не удержать на одном месте, Терри, даже под страхом смерти. И потом — ты на целых пятьдесят лет моложе того, кто мог бы рассчитывать на платоническую любовь со мной.

Терри ничего на это не ответил. Достав из кармана портсигар, он предложил Синтии сигарету.

— А ты не собираешься предложить мне еще один коктейль? — поинтересовалась она и взяла сигарету.

Он наклонился к ней, поднося зажженную спичку.

— Нет, во всяком случае, не тогда, когда чувство в тебе преобладает над рассудком, к тому же будет лучше, если ты сохранишь ясный ум.

— При чем тут чувство, рассудок? Просто я наблюдаю и анализирую. Как бы там ни было, после двух бокалов мне думается легче, чем после одного.