Эрл Гарднер - Дело лошади танцовщицы с веерами

В Империал-Вэлли стояло нестерпимо жаркое утро.

Следом за машиной, которую вел Перри Мейсон, со скоростью восемьдесят миль в час пронесся огромный лимузин, подняв за собой потоки воздуха и заставив автомобиль адвоката покачнуться на рессорах.

— Интересно, как у него выдерживают тормоза? — спросил Перри Мейсон свою секретаршу Деллу Стрит. — Они сейчас расплавятся.

Делла Стрит подалась вперед на своем сиденье, чтобы сухой горячий воздух мог овевать ее плечи, высушивая выступавшие на них капельки пота.

— Возможно, скоро он притормозит… О-о! Кажется, он собирается разбить машину!

Мейсон инстинктивно нажал на тормоза, увидев, как идущая впереди машина слегка вильнула влево, пытаясь обогнать другой автомобиль, шедший обок в том же направлении. Встречная машина заставила водителя большого лимузина увернуться прямо перед ее носом. Крылья автомобилей, казалось, только на мгновение мягко соприкоснулись, но водитель встречной машины не смог совладать с управлением. Накренившись, автомобиль вылетел с шоссе на горячий песок и перевернулся.

Облако пыли, скрывшее то, что происходило, все еще висело в воздухе, когда Мейсон резко затормозил и выскочил из машины.

Перевернутый автомобиль представлял собой сильно облупившуюся развалюху на старомодных колесах.

Она послушно лежала на песке, как будто слишком долго сопротивлялась превратностям судьбы и это последнее несчастье отняло у нее оставшиеся силы.

Дверца медленно открылась, и, приблизившись, Мейсон увидел, как из машины попыталась выбраться старая мексиканка, выискивая негнущимися от возраста пальцами, за что можно было бы ухватиться.

Мейсон помог ей выбраться из машины, заметив, что одна рука у нее беспомощно свисала. Она стукнулась об угол дверцы, и женщина резко вскрикнула от боли. Но голос ее был тихим, он свидетельствовал об учтивости представительницы воспитанной нации.

Она произнесла:

— Gracias, senor! [1] Спасибо, сеньор (исп.)

— Вы повредили еще что-то, кроме руки? — спросил Мейсон.

Старая мексиканка с видом человека, который научился воспринимать жизнь такой, какая она есть, спокойно смотрела на него.

— Я не говорить по-английски, — сказала она.

Водитель другой машины, который остановился из любопытства, предложил:

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? Я вырос на границе. По-ихнему говорю свободно. Меня зовут Ньюелл. Тот большой лимузин проскочил мимо меня на скорости миль восемьдесят в час. Я так полагаю, вся вина на нем.

— Да. Я попытаюсь понять, что с ней.

Ньюелл начал спрашивать женщину по-испански, почти не получая ответов, затем обратился к Мейсону:

— Она говорит, что пострадала только рука. Думает, рука сломана.

— Нам бы следовало доставить ее к доктору, — сказал Мейсон. — Как ее зовут?

— Мария Гонзалес.

— Где она живет?

— Она говорит, с племянницей.

— Где?

Женщина взмахнула здоровой рукой, описывая полукруг.

— Здесь, в Вэлли, — ответил за нее Ньюелл.

Мейсон улыбнулся.

— Это все весьма неопределенно. Давайте-ка взглянем на ее водительские права.

— Боюсь, что так вы мало что узнаете, — сказал Ньюелл. — У них есть манера ставить вас в тупик такими жестами. Очень мило и благородно, но жесты мало что объясняют.

— Но почему она не хочет сказать, где живет?

— О, возможно, она просто плохо понимает вопросы или ей кажется, что вы хотите кому-нибудь причинить вред. Минуту, я спрошу у нее о водительских правах.

Он обратился к женщине по-испански и улыбнулся, переводя ответ:

— Она говорит: «Я не вожу машину».

— Но она вела машину, — возразил Мейсон.

Ньюелл перевел. Старая женщина указала на машину, которая лежала на боку, сказала что-то по-испански.

Ньюелл перевел:

— Машина не на шоссе. Она не может ехать. В ней никого нет. Поэтому никаких водительских прав не нужно.

— У нее должны быть права, — настаивал Мейсон.

Ньюелл усмехнулся:

— Она говорит: «Но я не могу вести машину одной рукой, сеньор».

— Ну хорошо, — сдался Мейсон. — В таком случае должно быть регистрационное удостоверение на машину. Это в общем ничего не меняет. Где ближайшая клиника?

Остановилась еще одна машина, шедшая в противоположном направлении, и к ним приблизился мексиканец с лицом, лишенным всякого выражения, в возрасте около сорока пяти лет.

— Кому-то плохо? — вежливо поинтересовался он.