Н. Никитин - Преступный мир и его защитники

Попутно присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин касается формулировки обвинения и указывает на то, что представитель обвинительной власти всячески старался очернить адвокатуру, но все усилия его остались тщетными.

Относительно Аронсона защитник уверен, что он ничем позорным не запятнал свое имя и с поднятой головой вернется опять к ожидающей его товарищеской корпорации. Что же касается Пергамента, то защита остается при особом мнении. Внезапная смерть Пергамента — это вовсе не улика, и многое после нее осталось совершенно не выясненным. За свою излишнюю доверчивость, за свое участие к судьбе Штейн он слишком дорого заплатил — и блестящей, многообещавшей карьерой, и целой своей жизнью.

Разбирая улики против Аронсона, защитник подробно анализирует их и говорит, что даже молчание адвоката в подобном случае не может быть поставлено ему в вину. Если бы адвокат, узнав о побеге своего клиента, донес об этом, такого адвоката в 24 часа выгнали бы из сословия.

О самом Шульце защитник самого невысокого мнения. По его словам, это изолгавшийся, беспринципный человек, который всю жизнь провел в том, что ложно обвинял всех и каждого. В настоящем деле прокуратура воспользовалась его услугами — ив результате получился сенсационный процесс с адвокатами в роли обвиняемых.

Докладывая, что Ольга Штейн могла бежать только с ведома ее защитников, представитель обвинительной власти утверждал, что без их подстрекательства не мог бы произойти такой всероссийский скандал.

— Всероссийские скандалы бывают разные, — говорит защитник, — я не знаю таких, которые были б по подстрекательству адвокатов, но нам знакомы многие, где адвокаты являются потерпевшими. По-видимому, таким образом хотят на них воздействовать, добиться, чтобы свободное сословие перестало мешать, хотят, чтобы оно склонилось. Напрасный труд. Это Шульц пошел навстречу всем желаниям, — стал доносчиком, на что не пошли адвокаты. А адвокаты никогда не станут ничьими сотрудниками…

Господин прокурор просил здесь, на суде, правосудного приговора. Разные бывают взгляды на правосудие. Когда сыновей Виктора Гюго осудили французские присяжные заседатели за статью против смертной казни, то тоже думали, что служат правосудию, а Виктор Гюго написал о них: «Это правосудие исходит от этих судей, как змея из гробов!» Я уверен, что в этом деле наш взгляд на правосудие больше подходит к вашему, чем взгляд господина прокурора. Недаром он, обращаясь к вам, представителям общества, с таким раздражением говорил об общественном мнении…

Я кончаю. Пусть простят мне дорогие товарищи, если я не оправдал их ожиданий, если силы мои были подавлены громадной ответственностью непосильной задачи, — непосильной, конечно, не в смысле отсутствующих улик, а потому, что надо было от всего сословия дать заслуженный отпор, выразить переполняющее всех негодование. Я закончу теми же словами, которыми начал мой товарищ по защите, чтобы вся она была одним стройным ударом в лицо обвинению. Здесь, в этом деле, обнаружились такие вещи, которые не могут быть предметом ничьей защитительной речи, перед которыми бледнеет все, что вменялось подсудимым в вину. Потому-то так и кипела здесь бессильная злоба. И когда я слышу горькие жалобы на поддержку, которую общество никогда не перестанет оказывать свободному сословию, когда я слышу сомнение в существовании честной печати, то я отвечу врагам сословия, кто бы они ни были: «Адвокатура будет стоять свободная и гордая, когда от вас не будет и следа!»

БОБРИЩЕВ-ПУШКИН Александр Владимирович

Родился в 1875 году. Образование получил в Императорском училище. правоведения и в 1896 году начал службу по судебному ведомству. В составе адвокатуры числится с 1898 года. Первым громким процессом, в котором ему пришлось с успехом выступить, было дело Анны Коноваловой. Затем он фигурировал в процессах супругов Скала (поджог), Сорокина (покушение на убийство), Сибулля-Талуне (подделка кредитных билетов), Муса (женоубийство).

Товарищ прокурора Савич делает возражение на речи защитников, после чего предоставляется последнее слово подсудимым.

— Все, что я показывал на суде, — чистейшая правда, — говорил Шульц. — В моем поступке я не вижу ничего позорного, но меня все время грязнили здесь… Если я и провожал Ольгу Григорьевну на вокзал, то ведь я же любил ее… Я считал своей обязанностью помочь ей…