Рекс Стаут - Её запретный рыцарь

Догерти позволил себя увести.

Через три или четыре дня, вскоре после полудня, Пьер Дюмэн и Боб Дрискол сидели в вестибюле «Ламартина», и тут произошло такое, от чего они тут же лишились дара речи.

В отель со стороны Бродвея вошел Том Догерти, и в руках у него был большой букет роз — красных роз.

Он нес их открыто, без бумажной упаковки, словно выставляя напоказ и ничуть не стыдясь. Бывший чемпион средь бела дня шел по Бродвею с розами!

— «Мама, мама, мама, приколи мне розу», — напевал он в такт шагам.

На приятелей он даже не посмотрел, небрежно кивнул швейцару — тот лучезарно улыбнулся ему в ответ — и решительным шагом направился к центру вестибюля, провожаемый удивленными взглядами.

Он остановился у телеграфного столика и подозвал мальчика-посыльного. Лили не было, она ушла обедать.

— Есть тут ваза? — спросил Догерти.

Мальчик зевнул, вопрос поставил его в тупик.

Ты что, не знаешь, что такое ваза? — саркастически спросил Догерти. В-а-з-а. Найди хоть одну.

— Да тут их нет.

— Так найди хоть одну! — прорычал Догерти, извлекая долларовую бумажку. — Сбегай к Адлеру. У него там вазы на любой вкус. Купи получше.

Мальчик убежал и вернулся через несколько минут с огромной безвкусной стеклянной вазой цвета опавших листьев. Во время его отсутствия Догерти стоял, демонстративно повернувшись спиной к Дюмэну и Дрисколу и не реагируя на их язвительные замечания.

— Налей в нее воды, — велел Догерти.

Мальчик повиновался.

— А теперь, — сказал Догерти, ставя цветы в вазу и водружая ее на Лилин стол, — вали отсюда. И не вздумай сказать что-то мисс Уильямс. Если она спросит, откуда они, ты ничего не знаешь. Понял?

Мальчик энергично закивал. Догерти отступил на пару шагов, с заметным удовольствием посмотрел на розы и направился в угол вестибюля, где сидели его приятели.

— Ты знаешь, кто это такой? — заговорщически прошептал Дрискол, когда к ним приблизился экс-боксер.

— Нет, а кто он есть?

— Берта, девочка-цветочница, — серьезно промолвил Дрискол.

— Слушай, заткнись! — прорычал Догерти. — Обойдемся без сантиментов.

Дюмэн откинулся назад в своем кресле и расхохотался.

— Santiments! [3] Чувства (фр.) — задыхался он от смеха. — Догерти говорит о santiments! — Потом он вдруг посерьезнел. — В любом случае ты прав. Давно надо было давать эти розы мадемуазель Уильямс. Они как будто для нее. Только, ты знаешь, вот что я скажу, — этот неправильный.

Мы не можем тебе разрешать.

— Как? Как это вы не можете разрешить?

— Определенно нет, — вступил в разговор Дрискол. — Многовато на себя берешь, дружище. Чуть-чуть принаглел. Представь себя на нашем месте.

От этих слов у Догерти подкосились ноги. Он молча сел и впал в задумчивость. Дюмэн и Дрискол пытались его расшевелить, отпуская едкие комментарии, но, поняв, что все их усилия напрасны, пошли к табачному киоску поиграть с мисс Хьюджес в кости на сигары. И эта леди, большая ловкачка, через несколько минут легко и непринужденно освободила их от двух или трех долларов.

От дальнейших потерь их спас Догерти, приблизившийся прыжками, грациозными, как у танцующего носорога.

— Придумал! — торжествующе воскликнул он.

— Тогда выкладывай, — буркнул Дрискол, швыряя кубики обратно в коробку на прилавке. — Что ты придумал?

— Насчет этих роз. Слушайте, мисс Уильямс должна их получить. Так и Дюмэн сказал. Ну и почему бы нам не установить очередь? То есть каждый день мы будем наполнять вазу цветами, по очереди. И мисс Уильямс никогда не узнает, откуда они берутся. Присоединяетесь?

— С удовольствием, — согласился Дюмэн. — Я передам Буту, Шерману и остальным. Надо их тоже взять в долю.

— В другом случае я бы отказался, — заявил Дрискол. — Будучи актером — и, думаю, могу добавить, настоящим артистом, — обычно я такой ерундой не занимаюсь. Но сейчас меня это тоже увлекло. Я присоединяюсь.

На том и порешили.

Лиля, пообедав, с удивлением обнаружила у себя на столе сверкавший как пламя маяка букет цветов. Она не могла оторвать от него глаз, снимая пальто и шляпку, а когда на секунду подняла взор, служащий отеля многозначительно ей подмигнул. Потом она заметила украдкой посматривавших на нее трех заговорщиков, усиленно делавших вид, что они тут ни при чем. Она одарила их улыбкой, подошла к вазе и склонилась над шелковистыми лепестками. Затем отодвинула вазу, села за стол и взялась за свою книгу.

— Господи! — восторженно воскликнул Догерти. — Она поцеловала! Их! Видели? А заметили, как порозовели ее щечки?