Рекс Стаут - Знак зеро

Эннис многозначительно замолк.

— Боже, как я на него надеялся! Ведь сколько сил, сколько времени было потрачено, не говоря уже о деньгах! И вот я пошел, поднялся наверх в его кабинет, застрелил, а затем нырнул в приемную, сел и стал ждать. — Он улыбнулся. — Послушайте, все вы, конечно, разумные, здравомыслящие люди, но ведь и я не псих.

— Никогда не стоит высказывать категоричных суждений, мистер Эннис, — невнятно пробормотал Вулф. — Вот вы тут с пеной у рта утверждали, что версия, будто вы убили Хеллера, — чистейший абсурд. Но, допустим, на основании ваших данных Хеллер получил формулу, позволяющую путем незначительной доработки создать как раз то самое чудо, о котором вы вели речь, и соглашался передать ее вам лишь на откровенно грабительских условиях? Разве это не могло стать вполне серьезным мотивом для убийства?

— Конечно, могло, — согласился Эннис. — Тогда я бы его обязательно убил. — Он наклонился вперед и заговорил доверительным тоном: — Понимаете, я стремлюсь наверх. Тут, — он постучал себя по лбу, — у меня есть все, что для этого требуется, и никому и ничему меня не остановить. Если бы Хеллер поступил так, как вы предположили, не отрицаю: я мог бы его убить. Но он этого не сделал. — Эннис стремительно повернулся к Кремеру. — Пользуясь случаем, я хочу повторить вам то, что уже говорил полицейским, которые меня допрашивали. Я хочу просмотреть бумаги Хеллера, хочу найти формулу, над которой он работал по моему заказу! Может, я найду ее, а может, нет, но я непременно хочу попробовать, и не через год, а сейчас, немедленно!

— Мы уже разбираем его архив, — сухо произнес Кремер, — и, если найдем что-либо, имеющее отношение к вам, можете не сомневаться, обязательно известим вас.

— Но формула нужна мне сейчас! Знаете, сколько я работал над этим изобретением? Четыре года! Она нужна мне, понимаете, нужна! — Внезапно он сник.

— Не расстраивайся, приятель, — подбодрил его Кремер. — Мы возьмем тебя на просмотр, и если найдешь там что-то свое, то сможешь забрать.

— Но все же у меня остались еще один или два вопроса, — сказал Вулф. — Почему, войдя утром в вестибюль, вы остановились и стали разглядывать мистера Гудвина и мисс Матуро?

Эннис вздернул подбородок.

— Кто так утверждает?

— Я. У меня есть точные сведения. Арчи?

— Да, — подтвердил я, — он открыто и нахально нас разглядывал.

— Что ж, не стану спорить. — Эннис кивнул на меня. — Он сильнее, и раз он так утверждает, значит, наверное, я действительно их разглядывал.

— Зачем? На то была какая-то особая причина?

— Все зависит от того, что считать особой причиной. Просто сперва я принял девушку за свою знакомую, но, присмотревшись, понял, что ошибся. Слишком уж молодая.

— Прекрасно. Теперь я хотел бы вернуться к версии, которую вы отвергли, — версии о том, что Хеллер решил не открывать вам результатов своих расчетов и утаить от вас формулу. Я хочу, чтобы вы описали нам свое изобретение так, как описали ему. В особенности меня интересует тот дефект, который вы надеялись устранить при его участии.

Я не стану передавать, что тут началось, да я и не смог бы, даже если бы очень захотел, ибо понимал не более десятой доли того, что он говорил. Я лишь смог ухватить, что изобретение Энниса представляло собой приспособление, заменяющее генератор рентгеновских лучей. Ну а дальше я помню только дикую мешанину из каких-то незнакомых слов вроде «солитон», «гиперболические волны», «метод стационарных фаз» и т.п. Думаю, Вулф с Кремером понимали не больше. Если владение языком, на котором говорят марсиане в научно-фантастических романах, является признаком изобретателя, то Эннис, несомненно, был им. Он вскакивал и жестикулировал, что-то показывал, хватал со стола Вулфа бумагу и карандаш, рисовал и объяснял, и, казалось, его уже не остановить. Но в конце концов это удалось с помощью сержанта Стеббинса, который выволок его из комнаты за рукав. Эннис то и дело оборачивался и восклицал:

— Не забудьте, мне нужна эта формула!

Особа женского пола, с виду — типичная администраторша, по-прежнему была в своей норковой накидке. Вернее, при ней. Как я уже упоминал, утром я определил ее возраст где-то между двадцатью и шестьюдесятью годами, но тяжелые испытания минувшего дня, выпавшие на ее долю, обнажили истинное положение вещей. Сейчас я бы дал ей лет сорок семь. И все же она выглядела хоть куда. Несмотря на то, что сутки выдались нелегкие и час был поздний, она вошла в кабинет как ни в чем не бывало, небрежно бросила норковую накидку на спинку одного из кресел и села в соседнее, закинув ногу на ногу. Она достала сигарету, позволила мне поднести ей огня, поблагодарила за предложенную пепельницу и обвела нас холодным взглядом, как бы давая понять, что она спокойна и готова к бою.